Люди и судьбы

Что есть зло? Что есть добро?

Азартные игры - зло. Деньги для государства Израиль - добро. Но если деньги добыты доходом с игорных домов, а в прошлом - бутлегерством, т.е. нелегальной торговлей спиртным в годы "сухого закона"?

В 1939 году к берегам Кубы подошёл корабль с еврейскими беженцами из Европы, кубинское правительство не разрешило войти в порт. В это время в Гаване находился еврей - владелец всех игорных домов на Кубе и, в силу этого, пользовавшийся огромным влиянием (часть доходов от игорного бизнеса получал тогдашний кубинский президент). Владелец казино отправился в службу иммиграции, уплатил за каждого, кто сойдёт на берег, 500 долларов и обещал помощь, пока человек не встанет на ноги.

Я хочу рассказать о совершенно неординарной личности, о Меире Лански.
Человек, которого газеты называли "криминальным гением", "шеф шефов всеамериканской мафии", "крёстный отец крёстных отцов" и даже ироничное "кошер ностра", приписывая ему мнимые и действительные преступления, которые так и не удалось доказать.
Это был, несомненно, в высшей степени одарённый человек. Но свои редкие способности он применял, балансируя на грани закона, а временами и переступая ее.

Итак, в апреле 1911 года из Гродно прибыла на Эллис-Айленд семья Шушлановских. Меиру - 10 лет. Из Гродно мальчик вывез два воспоминания, сопутствующие ему всю жизнь: ребе, которого обвинили в ритуальном убийстве и казнили. (Ребе, естественно, был невиновен. Он нашёл в лесу тело убитой девушки и заявил об этом в полицию. Случай этот произошел до дела Бейлиса и не имел столь широкого резонанса). И, второе, призыв юного солдата-еврея к своим согражданам: "Евреи, сколько вы можете терпеть!?! Давайте сдачи!"

Давай сдачи! - Fight back - стало жизненным принципом Меира.
Несмотря на то, что он был небольшого роста и не очень сильный, его боялись в мальчишеских "разборках" Ловер Ист Сайда. Он был не трус и дрался до последнего - зубами, локтями, коленями. Обстановка Ловер Ист Сайда в те годы для подростков - это постоянная борьба различных соперничающих национальных уличных компаний: ирландских, итальянских, еврейских. В одной из них он сталкивается с Сальваторе Лучиано, по прозвищу "Счастливчик", - главой итальянских уличных подростков. После "выяснения отношений" они становятся друзьями на всю жизнь. Эта дружба во многом определила жизненный путь Меира.

Ещё одно событие произвело на юного Меира большое впечатление – уличная игра. Однажды в канун субботы мать послала его в булочную за субботней халой. (Семья Меира и он сам свято соблюдали субботу и все еврейские праздники и обычаи). Он проиграл данный ему на халу "никель". Мать не стала его ругать, она заплакала. И тогда Меир пообещал ей, что никогда не будет проигрывать. Именно "не будет проигрывать". Он долго наблюдал за игрой издали, изучил все особенности и, действительно, больше никогда не проигрывал.

Он решил для себя, что будет игроком особого класса. С детства он понял простую вещь - в игре проигрывают все, кроме того, кто держит банк, кому принадлежат игорные дома, автоматы. Кроме того, это всегда наличные.

Меир Шушлановский меняет свою фамилию на Лански и, со временем, становится "Ведущим гением Лас-Вегаса", королём казино в Гаване, позднее – на Багамах, одним из богатейших людей Америки и, бесспорно, одним из кумиров толпы. Лански рассматривал игру только как бизнес (не очень легальный, может быть; есть штаты, где игра запрещена и по сей день): "Ибо люди всегда играли, играют и будут играть". В то же время он исповедывал свой собственный моральный кодекс. Например, он категорически отказывался разрешить проституцию в своих игорных домах и никогда не занимался наркотиками, несмотря на перспективу баснословных доходов.

В годы "Сухого закона" (1919-33 гг.) Лански активно занимается бутлегерством - незаконной продажей спиртных напитков. В те времена американцы пили так, как не пили никогда ни до, ни после. Лански вступает в союз с канадским владельцем винодельческих заводов Самуилом Бронфманом (в Канаде "сухого закона" не было) и начинает перевозить контрабандой виски через озеро Онтарио. Сэм Бронфман тоже еврей. И вскоре Онтарио в "народе", а иногда, и в газетах стали называть "еврейское озеро". И хотя контрабандное виски пили все, тем не менее, оно тоже подогревало антисемитские настроения. Кстати сказать, контрабандой алкоголя занимались не только евреи, но видела пресса только их (Одним из конкурентов Меира Лански в этом бизнесе был основатель клана Кеннеди Джозеф Кеннеди. В настоящее время готовится материал о взаимоотношениях этих воротил нелегального бизнеса).

Торговля виски давала баснословные прибыли, несмотря на то, что половина доходов уходила на подкуп таможни, полиции, чиновников. Продажа контрабанды была поставлена на широкую ногу. Спиртные напитки производить и продавать было нельзя, но закон не распространялся на производство спирта для медицинских целей. Организация Лански приобретает или вступает в доли с хозяевами спиртовых заводов. А дальше шотландское виски смешивается с дешёвым спиртом, подкрашивается (у Лански был приличный штат химиков), разливается по бутылкам с этикетками высших сортов и отправляется в сеть кафе и магазинов, где нелегально продается.

Один из таких ресторанов - "Chumley's", замаскированный под гараж, существует и сейчас в Нью-Йорке по адресу 86 Bredford St. Естественно, сейчас это обычный ресторан с разрешением на продажу спиртных напитков, выставленном в окне. Но до сих пор он привлекает посетителей своей историей подпольного кабачка, который посещали знаменитые представители богемы, жившие в Гринвич Вилладже - Джон Гульд, написавший "Всемирную историю в диалогах", без единого знака препинания, поэтесса Эдна Милаи и классик американской литературы Джон Лос-Пасос.

На пике "Сухого закона" было установлено, что на 17 млн. галлонов купленного в Канаде виски, было продано 49 млн. галлонов виски "а ля Меир Лански". В 1925 году Лански как-то сказал, что его бизнес больше бизнеса Генри Форда и, возможно, был прав.

В 1933 году "Сухой закон" был отменен. Но ещё раньше Лански возвращается к своей первой любви - азартным играм. Он создаёт сеть игорных домов в Кливленде, Детройте, Чикаго.

В 30-х годах у одного из друзей-компаньонов Лански - Бени Зигеля рождается идея о создании в Лас-Вегасе, в пустыне, игорной столицы страны. Лански, Зигель, Лучиано и ещё несколько человек создают кампанию по строительству игорных домов и гостиниц в Лас-Вегасе, созданию игорной столицы Америки по примеру европейского Монте-Карло. Лас-Вегас строится так, чтобы "средний" американец почувствовал себя миллионером. Роскошные гостиницы с большим количеством зеркал, хрусталь, бархат, мрамор и такое расположение служб, что куда бы ни направлялся человек, он вынужден пройти через казино. Лас-Вегас строился долго, только в 1947-м году были открыты его гостиницы и игорные залы.

Различного рода авантюр и приключений, вплоть до убийства инициатора проекта Бени Зигеля, хватило не на один десяток голливудских фильмов с захватывающим сюжетом.

Но это одна сторона жизни М.Лански. А вот другая: Между 1945 и 1947 годами Израиль ведёт тяжелейшую борьбу за право на существование. Европейские страны не продают оружие для израильской армии. Америка также держит нейтралитет. Лански, пользуясь своим влиянием на восточном берегу, особенно в доках Нью-Йорка и Нью-Джерси, смог переправить в Израиль оружие, которое оказалось в Америке после окончания Второй мировой войны. Половина его была совершенно новой. Это была замечательная стремительная операция от Нью-Йорка до Хайфы. Более того, ему удалось прервать нелегальные поставки оружия Египту.

Обычно Лански удавалось всё. После признания государства Израиль Соединёнными Штатами (через 11 минут после его провозглашения) Лански переводит большие деньги для нового государства.

В отличие от итальянских "крестных отцов", которые передавали свои "семьи" детям, руководители еврейской мафии старались сделать своих детей респектабельными гражданами страны. Сын Лански - Павел Лански, окончил военную академию Вест-Пойнт, капитан военно-воздушных сил, воевал в Корее; выйдя в отставку, занимался преподавательской работой. Дочь получила прекрасное образование, вышла замуж за бизнесмена, очень далёкого от криминала. Вообще, с частной жизнью Лански не связано ни одного скандала: верный муж, прекрасный отец, верующий еврей. Но зато в жизни общества нет такого преступления, в котором бы его не обвиняли. "Шеф-шефов мафии", "крёстный отец крёстных отцов", - обычные эпитеты, которыми сопровождалось его имя в газетах. За ним по пятам ходили люди из ФБР, все его телефоны постоянно прослушивались, регулярно проводились обыски, однако, властям не удавалось предъявить ему каких-либо обвинений. Себя он рассматривал, как жертву антисемитизма. Правда это или нет - сказать трудно, хотя ФБР, подавая о нём рапорты, обычно подчеркивало "еврейский элемент" в организации криминала. В 1970 году Лански, наконец, устал от постоянного надзора, ему было уже 69 лет, да и сердце от такой нервной работы стало сдавать. Он уезжает в Израиль, для которого немало сделал не только личными денежными взносами, но и "производственными" отчислениями с доходов всех отелей и казино Лас-Вегаса.

У Лански туристическая виза на два года, но он планирует остаться в Израиле навсегда. У него там масса связей и даже премьер-министр Голда Меир удостоила его своей аудиенции. ФБР, тем не менее, настоятельно требует выдачи Лански. Голда Меир симпатизировала Лански, но, естественно, намеревалась его предать, считая, что таким образом укрепит безопасность Израиля.

(Ученикам, изучающим иудаизм, на каком-то этапе задают задачу: "Враг осадил город и требует выдать определенного человека, иначе, если враг захватит город, то разрушит его. Вы должны принять решение". Правильный ответ - надо сражаться! В 1973 году 6 октября в праздник Судного дня арабы напали на Израиль. Страна была не готова. Ценой огромного перенапряжения и жертв, а также за счет грубейших ошибок египтян война была с блеском выиграна, но правительство Голды Меир в начале 1974 года было вынуждено подать в отставку).

Лански не стал дожидаться унизительной и для Израиля и для него самого процедуры передачи его американским властям и в ноябре 1972 года, за несколько дней до истечения срока визы, сам покинул пределы Израиля. Агенты ФБР шли за ним по пятам. Ни одна страна мира не приняла Меира Лански, несмотря на законные документы и наличие въездных виз. Облетев полмира, он приземлился в Майами. Состоялся суд, но в ходе судебного разбирательства все обвинения были сняты по причине их бездоказательности. Несмотря на это, заграничный паспорт Меира Лански был аннулирован, и выехать за пределы Соединённых Штатов он не мог.

Последние годы Лански провёл в Майями в своих апартаментах и скончался в возрасте восьмидесяти одного года.

Однажды репортёры его спросили: "Из всего, что Вы сделали в этой жизни, чем Вы гордитесь больше всего?"
В ответ он не вспомнил о бутлегерских миллионах, о своей помощи Израилю, даже о сыне, закончившим сверхпрестижный Вест-Пойнт, о своих благополучных внуках. Он сказал, что наибольшей своей заслугой считает борьбу и победу над официальным антисемитизмом в Америке.
"Люди приходили в наши казино и играли, а когда возвращались в Нью-Йорк или Вашингтон, произносили набожные речи о том, как аморальны игры. Но они не говорили в своих речах о том, что может быть много хуже. Когда мы начинали, большая часть Флориды и многих других районов страны были закрыты для евреев. До Второй мировой войны евреям запрещалось входить внутрь многих отелей, казино и апартаментов. Наши казино были прекрасным местом, открытым для всех. Евреи, христиане, арабы, черные могли приходить к нам и играть".

И еще одно его высказывание, которое нельзя не привести: "Когда Б-г спросит меня "Что ты делал на Земле?", я отвечу, что был евреем".

Таков был Меир Лански - "Шеф шефов мафии".

Ева Тривус, Нью-Джерси, www.spectr.org

Он родился в один год с Иосифом Джугашвили (Сталиным), 7 ноября (26 октября) 1879 г., в деревне Яновка Херсонской губернии в зажиточной еврейской семье, и свой день рождения после 38 лет отмечал одновременно с годовщиной Октябрьской революции, которую сам же организовывал.

Родители Лёвы имели более 100 десятин земли, у них были своя мельница, ремонтная мастерская, большой сад, к тому же отец брал в аренду поля у соседей-помещиков и выращивал зерновые. Недалеко от Яновки находилась немецко-еврейская колония, где жил дядя Лёвы и где он с шести лет учился в школе. Когда Лёве исполнилось девять лет, его отвезли в Одессу в лютеранское реальное училище святого Павла, и портовый город произвёл на него сильное впечатление. До конца своей жизни он сохранит любовь к южному городу, считая, что Одесса лучше Парижа.

Мальчик был болезненно самолюбив и чувствителен к несправедливости. За конфликт с начальством его исключили однажды на несколько дней из училища.

Давид Бронштейн мечтал, что сын окончит Одесский университет и станет известным учёным, но судьба распорядилась иначе. Окончив 6 классов реального училища святого Павла, Лёва уехал в Николаев – для поступления в университет необходимо было иметь образование 7 классов реального училища. В Николаеве он был первым учеником по всем дисциплинам, увлекался рисованием, литературой, писал статьи для школьного рукописного журнала, сочинял стихи, переводил басни Крылова на украинский язык.

В 1896 г. Лёва вступил в молодёжный литературный кружок, сочувствовал идеям народников и высмеивал марксизм, считая его учением без будущего. Он подружился с радикально настроенной молодёжью, влюбился в поклонницу Маркса Александру Соколовскую, поссорился с отцом и отказался от поступления в Одесский университет.

В семнадцать лет он включился в революционную пропаганду среди рабочих, и весной 1897 г. организовал со своими единомышленниками Южнорусский рабочий союз. Его первая подпольная кличка была «Львов», и он был очень энергичен: поддерживал связь с социал-демократами Одессы, распространял нелегальную литературу, выпускал журнал «Рабочее дело».

Первый раз Лёву Бронштейна арестуют в восемнадцать лет, и он почти два с половиной года проведёт в тюрьмах Николаева, Одессы, Херсона и Москвы. Лёва обвенчался (!) против воли отца с марксисткой летом 1900 г. в Бутырской тюрьме, и они вместе отправились в Сибирь (Верхоленск). В ссылке Бронштейн устроился на работу приказчиком к купцу-миллионеру, стал приверженцем марксизма, изучив полемику Бернштейна с Марксом и Энгельсом, и два года сотрудничал в иркутском журнале «Восточное обозрение».

Без политики было скучно, и Лёва установил связь с союзом РСДРП Сибири, изучил работу Ленина «Что делать?», и летом 1902 г. решил бежать из ссылки, не дожидаясь окончания срока. Александра Соколовская согласилась его отпустить и осталась в Сибири с двумя маленькими дочками. Она была старше Лёвы, выучилась на акушерку, переписывалась с родителями мужа, и они помогали молодой женщине. Её судьба будет трагична: она переживёт смерть обеих дочерей от Троцкого и будет растоптана в 1935 г. мстительной тиранией Сталина.

Лёва уедет из Сибири, и семья никогда больше не соединится. Лейба Бронштейн достанет чистый паспортный бланк и впишет в него фамилию надзирателя Одесской тюрьмы: «Троцкий».

Так Бронштейн превратился в Троцкого и полиция надолго потеряла его след. Вскоре он окажется в Самаре у друга Ленина Кржижановского. На спине контрабандиста Лёва переберётся через русско-австрийскую границу и в конце октября 1902 г. появится в лондонской квартире, где жили Крупская и Ленин. Спустя несколько дней в двадцать седьмом номере «Искры» будет опубликована статья Троцкого «Бобчинские в оппозиции».

Ему исполнилось двадцать три года, он был привлекателен, саркастичен (цитировал любимого Салтыкова-Щедрина), знал множество афоризмов, и Ленин в начале марта предложил ввести его в редакционную коллегию «Искры» седьмым полноправным членом. На II съезде РСДРП Лёва Троцкий представлял Сибирский союз социал-демократов и голосовал вместе с Лениным и Плехановым, поддержал положение о диктатуре пролетариата, однако настаивал на формулировке Мартова при обсуждении устава РСДРП и примкнул к меньшинству. Так революционер Троцкий разойдётся с Лениным, хотя ещё совсем недавно бродили вместе по Лондону, играли вечерами в шахматы и в беседах находили общий язык, но он был болезненно честолюбив и всегда стремился к лидерству…

Спустя год, в августе 1904 г. меньшевики опубликуют в Женеве работу «Наши политические задачи», посвящённую «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду», в которой Лев Троцкий сравнивал Ленина с Робеспьером и предрёк установление его личной диктатуры над ЦК, заявив, что марксизм для Владимира Ильича не метод научного исследования, а половая тряпка, когда нужно затереть следы. Знать бы ему, что спустя 23 года эту работу будет цитировать во время дискуссии «Троцкизм или ленинизм» Иосиф Сталин, смакуя выпады против Ленина и предложит Троцкому отправиться за границу к своему «дорогому учителю». А между тем в работе этой были мудрые мысли о важности дискуссий и борьбы мнений для соревнования разных методов политического и экономического строительства.

Весной 1904 г. Троцкий сблизится с выходцем из России, германским социал-демократом Парвусом и будет обсуждать с ним идею непрерывной революции, выдвинутую Марксом после анализа событий 1848-1849 гг. в Германии: «…Наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти». Он женится на Наталье Седовой, она родит ему двух сыновей и будет с ним до самых последних его дней на вилле в мексиканском городе Койокан.

Узнав в 1905 г. о начале революции в России, Троцкий с фальшивым паспортом на имя отставного прапорщика вернулся в Россию и поселился с новой женой сначала в Киеве, а затем перебрался в Петербург, где его в октябре 1905 г. выдвинули заместителем председателя, а после ареста Хрусталёва-Носаря – председателем Петербургского Совета рабочих депутатов. В декабре того же года его арестовали, и в тюрьме Троцкий написал свою знаменитую работу «Итоги и перспективы» о «перманентной» (непрерывной) революции. Он считал, что власть рабочих должна сменить царизм, а затем навязать свою волю всему населению страны, опираясь на мировую революцию. Троцкий упорно навязывал человечеству эту концепцию до конца своих дней, а партия во главе с товарищем Сталиным планомерно уничтожала в это время его детей и родственников, пока не добралась в Мексике до самого честолюбивого теоретика перманентной мировой революции.

3 октября 1906 г. революционер Лев Троцкий произнесёт на суде двухчасовую речь, в которой отметит, что Петербургский совет был реальной властью во время Всероссийской политической стачки, но ни разу не применил насилия. На суде находились его родители, и на них, как и на всех присутствующих, выступление сына произвело сильное впечатление: «Лёва против насилия», и отец до конца жизни в 1922 г. будет боготворить своего умного мальчика.

Спустя двенадцать лет жестокость Троцкого, уничтожавшего с садистской ненавистью ни в чём не повинных заложников и с презрением относившегося к «поповской» ценности человеческой жизни, заставляя свирепствовать своих опричников в кожанках с нарукавными знаками, станет легендою. Его называли «кровавым диктатором» в период гражданской войны – он ездил в специальном поезде со своими опричниками в кожанках в сопровождении бронепоезда, наводя ужас не только на белогвардейцев, но и на бойцов Красной армии, расстреливая провинившихся, «как собак резаных». По его приказу изощрённо издевались над священнослужителями, и он открыто смеялся над уважением к жизни: «Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовнёй о священной ценности человеческой жизни».

Его кровавая тирания смертельно напугает соратников Ленина, и они после кончины вождя сплотятся вокруг Иосифа Сталина – Троцкий предлагал фабрики и заводы соединить с военными округами, а на отдельные производственные объекты посылать ударные батальоны для того, «чтобы они повысили производительность личным примером и репрессиями…».

Его приговорят в 1907 г. к вечному поселению в Сибирь с лишением всех гражданских прав, но он по пути к месту ссылки сбежит и в феврале того же года встретится с товарищем Лениным. Пройдёт семь лет, и в мае 1914 г. вождь пролетариата даст в своей статье «О нарушении единства, прикрываемом криками о единстве» политическую характеристику шатаниям Троцкого: то ярый «искровец», то ярый меньшевик, то колеблется, то подходит к большевикам, то входит в блок с ликвидаторами, то «отходит от них, повторяя их же идейки».

Таким был Лёва Бронштейн, честолюбивый человек, всегда стремившийся к лидерству, не уважавший человеческие жизни и превратившийся в гражданскую войну в кровавого диктатора Троцкого.

В конце марта 1917 г. Троцкий с женой и двумя сыновьями покинет Нью-Йорк, куда был выслан принудительно за антивоенную пропаганду, пройдёт через мытарства в Канаде в лагере Амхерст и прибудет после переговоров Временного правительства с английским посольством в революционный Петроград. Знало бы Временное правительство, какую важную роль сыграет Лев Троцкий, вступивший летом того же года в партию большевиков, в подготовке Октябрьской революции и разгроме белой гвардии!

Изучайте, дорогие читатели, историю и делайте свои выводы. Как говорил известный русский писатель и историк Н. М. Карамзин: «…всякая история, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как говорит Плиний, – тем более отечественная». Берегите себя, будьте внимательны.

Источник: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-5879/

Сан Саныч,с праздниками и спасибо за статьи - всегда интересные.
Попробую присоединиться


ПОЭТ ТИШИНЫ

Марсель Марсо родился 22 марта 1923 года в Страсбурге, в еврейской семье. Назвали его Исер, но для друзей он был Маркел (во французском варианте — Марсель).

О своей матери он рассказывал: «Моя мать родилась недалеко от Коломыи, — рассказывал Марсель. — Точнее — в Яблуневе (Ивано-Франковская область). Звали ее Ханся, по-французски говорили — Шансья, девичья фамилия — Верберг... Когда ей исполнилось восемь лет, семья переехала в Эльзас, который тогда принадлежал Германии. Именно там мама повстречалась с моим отцом. А вот я уже родился в Страсбурге, когда тот опять стал французским. Вот такая судьба!».

Когда мальчику исполнилось пятнадцать, семье пришлось бежать уже от немцев. Отцу (он был шохетом, то есть — резником) спастись не удалось. Он погиб в Освенциме. Марсель и его брат Ален избежали депортации, взяв себе для поддельных паспортов фамилию наполеоновского генерала — Марсо.

«Страсбург опустел, — вспоминал актер. — Мои родители вместе со мной отправились на юг Франции. Я понимал, что война ужасна, и мы это ощутили на себе. Но в семнадцать лет я пошел в Сопротивление, а после освобождения Парижа — вступил во Французскую национальную армию».

Марселю было двадцать лет, когда он, благодаря уникальному дару — мгновенно менять выражение лица и походку — переправил в Швейцарию и спас более семидесяти еврейских детей. С риском для жизни он проходил мимо постового, а тот всякий раз принимал его за другого человека.

В 1944 году вместе с американскими солдатами юноша воевал за освобождение Франции, служил переводчиком генерала де Голля. В перерывах между сражениями он выступал перед воинами. Артист хорошо помнил свое первое большое выступление: «Когда боевые действия закончились, — рассказывал он, — я показал несколько пантомимических номеров трем тысячам американских солдат. Тогда же появилась и первая рецензия в газете «Старз энд страйпс».

Так началась его профессиональная карьера.

«Мой друг спросил меня: «Что ты будешь делать после войны?». Я ответил: «Заниматься пантомимой. Я чувствую, что в пантомиме мое призвание».

Он посещал Школу декоративных искусств в Лиможе, затем учился в парижском Театре Сары Бернар у режиссера Шарля Дюллена и актера Этьена Декру (именно Декру обучил Марсо искусству пантомимы).

Марсо получил всемирную известность, создав в 1947 году образ Бипа — белолицего клоуна в полосатом свитере и потрепанной шляпе. В ответ на вопрос о поисках образа «маленького человека», мим сказал, что придумал этого персонажа по воспоминаниям детства.

Критики нередко отмечали, что в истинном французе Марсо всегда оставалось что-то от маленького еврейского мальчика, выросшего в Страсбурге.

В 1949 году Марсо собрал труппу «Содружество мимов» — единственный в то время театр пантомимы в мире. Он работал с ним до 1960 года. Отдельные сценки Марсо складывал в спектакли. В качестве продюсера, режиссера и актера он вместе со своей труппой создал 26 драматических пантомим. В их числе — «Пьеро с Монмартра», «Три парика», «Ломбард», «14 июля», «Волк Цу-Ку-Ми», «Париж плачет, Париж смеется» и «Дон Жуан» (по мотивам пьесы Тирсо де Молины). Была среди этих пантомим и «Шинель» (по Н.В. Гоголю).

После 1960 года Марсо выступал с сольными концертами мимических миниатюр и занимался педагогической деятельностью.

Несколько раз артист приезжал в Советский Союз и, как это часто бывало с деятелями культуры, прорывавшимися сквозь железный занавес, оказал огромное влияние на местные умы. Ему стали подражать. Своим главным учителем считал его известный не только в России, но и за рубежом, талантливый российский мим Борис Амарантов. Созданный им образ «Ке-ля-ля» во многом напоминал «Бипа». Марсо восторженно отзывался об Амарантове и приглашал его в свой театр… А молодой тогда артист Сергей Юрский в одном из спектаклей БДТ, воспользовавшись пластическим стилем Марселя Марсо, воплотил образ Адама.

Природа щедро одарила Марселя Марсо разнообразными художественными способностями.

«Я долго сомневался, кем стать — мимом или художником, — признавался Марсо. — Часы отдыха я провожу за мольбертом. В свое время написал книгу «История Бипа», которую сам проиллюстрировал. Она была переведена на семь языков».

Среди его публикаций — книги рисунков и сочиненных им стихов с авторскими иллюстрациями, включая «Балладу о Париже и мире», «Фантазии Бипа», «Пимпорелло» и «Третий глаз».

Великий Марсо вдохновил многих артистов и воспитал множество учеников. С особой нежностью он относился к израильским артистам — миму Ханоху Розену и киноактеру Шайке Офиру, которые учились у мастера в Париже. Кроме того, с Израилем Марсо связывали и родственные отношения: много лет назад на Землю Обетованную приехала из Германии двоюродная сестра Марселя. В Израиле она родила дочь, которая стала впоследствии одной из самых известных израильских певиц — Ярденну Харази.

На вопрос о том, отозвалось ли каким-то образом на его жизни еврейское происхождение, Марсель Марсо отвечал: «Ребенком я сталкивался с антисемитизмом. Во время оккупации Франции моего отца депортировали и отправили в Освенцим, как многих тысяч евреев, среди которых могли быть Эйнштейны, будущие создатели лекарств от рака и СПИДа. В 1944 году мой отец погиб в концлагере, и я оплакиваю его. Для мира он — один из миллионов безымянных страдальцев, замученных нацистами. А для меня — человек, которому я посвятил всю свою деятельность».

Марсель Марсо скончался в Париже 23 сентября 2007 года в возрасте 84 лет. Один из некрологов, опубликованный французским изданием «20 minutes», был озаглавлен «Марсо молчалив, как никогда»…

Использованы материалы сайтов:

http://news.liga.net/,
http://www.lechaim.ru,

Ровно 40 лет назад состоялся первый просмотр киноленты «Комиссар», который едва не стал последним

Нынешним летом режиссеру легендарной картины «Комиссар», которую называют главным антивоенным фильмом мира, исполнилось 75 лет.

Казалось бы, сняв такой фильм, человек может считать, что прожил жизнь не напрасно. Увы, нет покоя в душе Александра Аскольдова, не зарубцевалась на сердце рана, нанесенная 40 лет назад. Тогда выстраданная им работа была представлена на суд коллег, начальства и «искусствоведов» в штатском. Совместными усилиями они похоронили «Комиссара» заживо.

Да, в американской киноэнциклопедии эта лента названа «шедевром киноискусства». По оценке критиков, в США кинотворение Аскольдова имеет рейтинг 8,6 балла, а «Крокодил Данди», одновременно вышедший с ним в 1986 году в прокат, — 4,7, «Крепкий орешек» — 2,3 балла. Картина вошла во все мировые киноучебники, и только на родине так и не получила должного признания.

Если следовать формуле, что «Господь Бог дает человеку ровно столько испытаний, сколько тот может вынести», то Александр Аскольдов получил их сразу за дюжину кинематографистов. Казалось бы, чего человеку надо было? Перед ним, красивым, молодым, респектабельным референтом, которого взяла под крыло всесильная министр культуры Фурцева, открывалась блестящая чиновничья карьера. А он взял и — первый! — написал о Михаиле Булгакове. Потом вдруг все бросил и пошел учиться на кинорежиссера, снял свой дебютный фильм «Комиссар»... И с этого момента его жизнь превратилась в настоящий кошмар. «Самая трагическая судьба нашего кино — это Аскольдов», — уверен знаменитый мультипликатор Юрий Норштейн.

В дни юбилея Александр Яковлевич приехал из Германии, где чаще всего живет, в свою московскую квартиру. Из Киева ему позвонил Николай Мащенко, поздравительное послание прислал Союз кинематографистов Украины. На встречу с ним поехала и его любимая актриса и надежный друг Раиса Недашковская. А вот из российского киноначальства Аскольдова никто так и не поздравил.

Галина ЦЫМБАЛ
Специально для «Бульвара Гордона»

«СЕГОДНЯ ЛЮДИ РАСЧЕСЫВАЮТ КОМАРИНЫЕ УКУСЫ И ВЫДАЮТ ИХ ЗА ФРОНТОВЫЕ РАНЫ»

— Ваш «Комиссар» своими корнями уходит в Украину...

— Да, все натурные куски были сняты там — основная часть в Каменец-Подольском, часть в Цюрупинске под Херсоном. Мы побывали в этих местах, когда отмечали 35-летний юбилей картины. Такое бывает только в женских романах, но мы узнали наш отель «Украина», где было однообразное, но добротное меню. В местном кинотеатре, где мы просматривали материал, выяснилось, что не только те, кто сам присутствовал на съемках, но даже их дети и внуки знают, как снимали эту картину.

— Александр Яковлевич, вы же и сами родом из Украины?

«Ролан Быков просто уникальный, неимоверного таланта актер»

— Да, я родился в Киеве, и в какой-то степени мое детство связано с ней, пережил там много счастливых и трагических моментов. В статьях о себе не раз читал: «В пять лет Аскольдов уже все знал про сталинизм». Это, конечно, журналистcкое преувеличение, хотя я, действительно, попал в эти жернова очень рано.

Мой отец был директором большого завода, потом строителем — по его инициативе в Новосибирске возвели прекрасный оперный театр. Но папу арестовали, и он бесследно исчез, а вскоре приехали и за мамой. Я хоть и был маленький, не спал и из-под одеяла подглядывал, как проходил обыск. Уходя, один энкавэдэшник сказал другому: «За мальчиком приедете потом, когда увезешь ее в тюрьму». Я догадался, что это обо мне и надо немедленно убегать из дома. Я тогда еще не научился завязывать шнурки, не мог открыть английский замок на входной двери. И вдруг мне впервые все это удалось.

Ночью я шел по Крещатику. Была весна, цвели каштаны — с тех пор очень плохо переношу этот запах. Представляете, я, маленький ребенок, почти интуитивно пришел к дому, где жила многодетная еврейская семья — друзья моих родителей. Увидев меня, они сразу все поняли. Обняли, расплакались. Потом спрятали и сохранили меня для жизни.

После войны, уже взрослым человеком, я искал этих людей, но оказалось, что их всех расстреляли в Бабьем Яру. И когда я думаю, почему сделал эту картину, то понимаю, что да, был сюжет — рассказ Гроссмана, но где-то в моей памяти звучала еще и музыка другого сюжета. Я хотел выразить мои чувства к людям, которых смутно помню, но чью доброту и самоотверженность ощущаю до сих пор.

— А как вы вообще пришли в кино?

— Несколько лет я работал главным редактором Госкино, но умудрился не нагрешить. Это было время значительных фильмов, эдакий проскок счастья: «Застава Ильича», «Летят журавли», «Весна на Заречной улице», «Два Федора», «Баллада о солдате». Кстати, я собственноручно писал представление Григория Чухрая на Ленинскую премию, а потом, во время его ретроспективы, с великим удивлением читал, что режиссера за эту картину исключили из партии...

Я имел отношение и к тому, что Тарковский сделал «Иваново детство». А вы знаете, что эту картину вначале снимал другой режиссер? Она не удавалась, было много растрачено денег. «Гиблое дело» передали Андрею Тарковскому, к нему подключили Андрея Кончаловского, который, на мой взгляд, по праву является соавтором картины. Я их поддерживал как мог. И после этого фильма Тарковский вышел на международную орбиту.

— Судя по всему, вам не встретился такой чиновник, который бы помог?

— Знаете, нынче нет интервью или воспоминаний моих коллег без рассказов о мучениях, страданиях, сопротивлении цензуре. Очень не хочется, чтобы вы причислили меня к этим страдальцам, которые сплошь были антитоталитарно настроенными антикоммунистами. Как-то я прочитал в интервью Андрея Смирнова, что его травили за «Белорусский вокзал». Якобы этот фильм называли антисоветским, и он протестовал. Увы, все благополучно проглатывают эту недоброкачественную стряпню, а знающие люди молчат.

На самом деле, огромное количество кинематографистов тогда жило более чем благополучно. Денег тратилось столько, сколько невозможно потратить. Андрей Тарковский с первого до последнего кадра переснял «Сталкер» за государственный счет. А когда в Швеции он снял «Жертвоприношение» и надо было переснять всего лишь один кадр, продюсер ему сказал: «Ноу, господин Тарковский, с этим вы уже ничего не сможете сделать».

У меня также была сложная ситуация в Германии. Я лишь на один день опоздал со сдачей сценария своему продюсеру — почта напутала, и тот отказался мне платить. Работал я над сценарием шесть месяцев, а судился потом три года. (Тогда мне все друзья-кинематографисты сказали: «Ты проиграешь, здесь никто никогда в этих ситуациях не выигрывает». Но я свои деньги отсудил). Советская власть создавала для киношников тепличные условия. Я как-то сказал, а Ролан Быков этот афоризм растиражировал, что люди сегодня расчесывают комариные укусы и выдают их за фронтовые раны.

— Вы как-то обмолвились, что хороший фильм должен быть многослоен, дабы каждый зритель мог взять в нем со своей полочки то, что ему более всего необходимо. Вы и в «Комиссаре» ставили перед собой такую цель?

— Да. Мне кажется, этот фильм, как бы выстроенный на истории еврейской семьи, не только о ней. Он о многом, но в основном о любви к женщине, к человеку вообще, к своему дому. Ведь в мире идет тотальное разрушение института семьи. У меня три внучки, и я постоянно думаю, что будет с ними. Мы не знаем, как им помочь, не имеем права ставить барьеры перед их поступками, желаниями — они живут по новой схеме. Но я традиционалист — проповедник привычного образа семьи.

«Я ПРОСИЛ РОЛАНА БЫКОВА: «НЕ УМИРАЙ!». ОН ПООБЕЩАЛ, НО СЛОВА НЕ СДЕРЖАЛ»

— На Западе вашу картину воспринимают прежде всего как антивоенную...

— Она такая и есть. У нас в жизни и искусстве было несколько «священных коров». Одна из них — гражданская война. Сколько песен о ней пели, даже балеты танцевали... Мы до сих пор упиваемся «Белым солнцем пустыни», где мусульманин отстреливает людей, как мух, не задаваясь мыслью, что в основе всего этого — глубочайшая безнравственность. И сегодня мир не знает, как расхлебать кашу, им же заваренную. Поэтому во мне зрел протест против героизации гражданской войны и войны вообще. Хотелось сказать и о любви к своей земле. Знаете, солнечный, ясный день на берегу роскошного синего или зеленого моря очень просто полюбить. А я обожаю серое дождливое небо, моросящий дождь и эти убогие хаты, где живут теплые люди.


Нонну Мордюкову Британская энциклопедия назвала одной из 10 лучших актрис в мире именно за фильм «Комиссар»

— Выбирая этот сюжет, вы должны были понимать, что он не может пройти. На что рассчитывали?

— Да уж, какая еврейская тема в 1966 году! Это нынче она стала конвертируемым товаром. Так, американец Норман Джуисон снял в 1971 году мюзикл «Скрипач на крыше», и там герой такой сексапильный еврей двухметрового роста, 32 белоснежных зуба во рту... Полная чушь и бред.

...Даже сейчас, опрокидывая память и возвращаясь к «Комиссару», думаю: «Какого черта я с этим связался? Сделал бы 10 картин, прожил бы несколько хороших фильмов».

Этот сценарий изначально был непроходной. Представьте, сколько разных инстанций, включая и ЦК КПСС, портили мне жизнь. И везде говорили: «Ты хороший мужик, зачем тебе сдались эти евреи?». А ведь я тогда приготовился к другой картине и безумно жалею, что она не состоялась. Там было два героя, на эти роли уже и актеров подобрали — Николая Черкасова и Бориса Чиркова. Но однажды приятельница моих родственников сказала, что вчера читала рассказ «В городе Бердычеве» Гроссмана и очень по-своему, перевирая, пересказала его сюжет. На следующий день в библиотеке Союза кинематографистов я взял его — там было всего-то семь страничек...

Я страшный самоед и умучивал своих сотрудников до слез: мне мало что нравилось в фильме. Кроме непроходного сценария, была масса других нерешаемых проблем. Например, нужно было набрать еврейских детей. А как это сделать? Дать объявление в газетах и на радио? Но попробуй-ка в 1966 году написать: «еврейские дети»!

Мы приехали в Одессу, где были размещены объявления о наборе, и начали смотреть претендентов. Навалом пошли одесские мамы со своими детьми, потом эти мамы пошли в гостиницу, говоря примерно следующее: «Ну хорошо, вам не нравится мой ребенок. А как вам я?». Затем музыка. Кинулись — нет еврейской (как, кстати, и китайской), все размагничено. Вскоре Краснознаменный ансамбль вновь разучивал «Интернационал» на китайском языке, так как мы на время помирились с КНР. А вот с евреями — нет.

— Как вы подбирали актеров?

— Вначале у нас были другие варианты. Фамилий называть не буду — эти люди по разным причинам отказались от ролей в моем фильме (хотя потом снимались где только можно). Но когда я писал сценарий, в моем представлении сразу были только Нонна Мордюкова и Ролан Быков. Ролана уже нет, но в моем фильме остался его герой: маленький, плешивенький, такой незащищенный. Это просто уникальный актер, неимоверного таланта! Но для меня еще очень важно единомыслие с артистом. Знаете, я каждый день мысленно разговариваю с ним. Мы ведь вдвоем затеяли новую работу и были на пороге дня, когда должны были сказать: «Мотор!». Я очень просил его не умирать. Он пообещал, но слова не сдержал...

В роли комиссара Вавиловой я не видел никакой другой актрисы, кроме Нонны Мордюковой, хотя понимал всю сложность работы с ней. Ее, кстати, Британская энциклопедия назвала одной из 10 лучших актрис ХХ века именно за роль в «Комиссаре». И первое время зрителям казалось, что главные в фильме — Мордюкова, с ее могучим талантом, Быков, с его актерской универсальностью. И только где-то из-за кулис выглядывает некое очаровательное существо. Но если вы сегодня пересмотрите картину, то заметите: произошло феноменальное смещение акцентов. Сегодня Рая Недашковская как бы отодвинула всех и стала главной героиней. И получился фильм о материнстве и любви.


«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО НУЖНО ПЕРЕДЕЛАТЬ ЕВРЕЕВ НА ТАТАР»

— Как вы отыскали Раису Недашковскую?

— Я не мог найти актрису на роль Марии, жены Магазаника-Быкова. Та, которая была выбрана, мне не нравилась. И вот я проезжаю через Одессу, и мой приятель Георгий Юнгвальд-Хилькевич, работавший на местной киностудии, говорит: «Я сейчас снимаю одну картину. Хочу тебе показать, посоветоваться». Я посмотрел материал. Мне он не понравился, но я всегда стараюсь понять, что можно сделать. И мы с Жорой довольно конструктивно поговорили. Мне там ужасно не понравилась актриса: рыжие волосы, в каком-то шлеме, на мотоцикле — она мне показалась фальшивой. Это и была Раиса Недашковская.


«Сегодня Рая Недашковская как бы отодвинула всех и стала главной героиней фильма»



Мы назначили друг другу свидание в гостинице. Спустились в ресторан, и, я помню, что публика смотрела только в сторону Недашковской. А один из посетителей все время сверлил меня ненавидящим взглядом и мешал нашему разговору. Я присмотрелся — это был ныне покойный Фрунзик Мкртчян. По этому поводу я, конечно, претерпел много волнений. В общем, мы с Раей улетели в Каменец-Подольский, сделали там фотопробы, и я позвонил в Москву директору студии: «Я заменю актрису!». В то время сделать это было практически невозможно — такое сходило с рук разве что Бондарчуку, Пырьеву или Ромму. Тем не менее Недашковская вошла в эту очень сложную группу, которая сначала ее не приняла, а потом нежно полюбила.

— Почему вы называете группу сложной?

— Потому что постановочная группа у меня была с бору по сосенке. В принципе, фильм невозможно снять, не собрав ее «под себя», но мне это сделать не дали. Группу сформировали в ялтинском филиале киностудии Горького, куда ссылали проштрафившихся, как на рудники. И началась тотальная пьянка и прочие прелести.

— Что для вас было самым сложным в съемках?

— Одна из самых трудно решаемых сцен — с табуном лошадей. На место съемок под Херсон сначала выехали конники вместе с дрессировщиком, который имел покадровый план того, что ему нужно сделать. Но когда мы прибыли следом, выяснилось, что всадники пьяные, лошади раскованные, а дрессировщик вообще до места не доехал — запил по дороге. Там был настоящий ад: запредельная жара, в заболоченных местах, где мы снимали, нас сжирали комары. Меня лягнула лошадь, поврежденная нога почернела, и я передвигался на костылях. Остановиться и заняться травмой было невозможно, хотя меня пугали гангреной.

А еще я пообещал Мордюковой обязательно снять сабельную атаку, и она тренировалась на лошади, каждый день спрашивая меня: «Ну когда?». — «Не сегодня, потом». И в последний съемочный день я развел руками: «Мы не будем это снимать».

Не передать обстановку, в которой мы работали. Картину тормозили, приезжали бесконечные комиссии. Грозные телеграммы из центра, еще не дойдя до меня, становились известны всей группе. Попробуй-ка после этого собери и мобилизуй сотрудников, которые считают тебя крейзи. Но мы играли в эту игру — съемки фильма — очень искренне, и люди преображались прямо на глазах: вчерашние алкаши с ялтинской студии протрезвели и стали первыми помощниками. Наблюдать это человеческое пробуждение было для меня ни с чем не сравнимым счастьем. Потом появился пьяница-замдиректора — капитан КГБ в отставке. Это единственный человек, которого я не позвал на премьеру. Он мне сам позвонил и спросил: «Ну, вышла наконец наша картина?». Я положил трубку — не мог преодолеть чувство брезгливости.

— В конце фильма есть сцена, когда евреев гонят на смерть.

— Это было впервые в кинематографе, намного раньше, чем у Спилберга. У меня есть давняя статья из газеты «Таймс», в которой сказано, что Спилберг великолепно скопировал два красных цветовых пятна из фильма Аскольдова «Комиссар». Это правда.

«Проход обреченных», как мы его называли, не был выписан в сценарии, он был закамуфлирован. Мы приехали в замечательный украинский городок Каменец-Подольский и узнали, что местная еврейская община очень обижена, так как хулиганы сожгли синагогу.

Ни один еврей не захотел принять участие в нашей съемке (никто из них просто не верил, что такой фильм можно снять в нашей стране). Что делать?

Я посылаю телеграмму секретарю ЦК Украины Скабе (помню дословно): «Товарищ Скаба, мы снимаем фильм о революции и хотим показать не только страдания простых людей, но и как еврейская беднота примыкала к восставшему русскому народу. Помогите нам!». Сверху поступило распоряжение организовать массовку: «Выделить для съемок «Комиссара» по два еврея с фабрики, завода, кожкомбината», — но собранные люди все равно не хотели ничего делать. И тогда перед ними выступила Нонна Викторовна Мордюкова: «Товарищи евреи! Как вам не стыдно? Мы снимем очень хорошую картину, и она обязательно выйдет!».

После чего мы сняли этот фрагмент, и он преследовал нас 21 год. Из-за него, по сути, фильм и пострадал. Когда работа была завершена, мне на разных этапах приемки было предложено бесчисленное количество поправок, и главная — убрать сцену «прохода обреченных». Говорили даже, что нужно переделать евреев на татар. Я не сделал ни одной поправки, потому что прекрасно понимал: сделав хотя бы одну, вынужден буду сделать вторую, третью, четвертую... И картина умрет.


«С ГОРБАЧЕВЫМ МЫ ХВАТАЛИ ДРУГ ДРУГА ЗА ГРУДКИ»

— Кто именно вас преследовал? Партийные боссы или КГБ?

— В Комитет госбезопасности меня никто не вызывал. А вот с партийными вождями общаться приходилось, вплоть до Генерального секретаря Михаила Горбачева, с которым мы хватали друг друга за грудки. Я ему объяснял, что такое пролетарский интернационализм и что такое Карабах, а он мне говорил: «Нет, ты ничего не понимаешь!». Как раз я-то понимаю... Но мою картину убили коллеги, а не власть. Если бы в искусстве была солидарность, никто бы нас не убивал. Да, щипали бы, трепали бы, но серьезно покалеченных судеб могло и не быть. Увы, ушла профессиональная солидарность, которая спасала русский кинематограф в 20-е, в очень трудные 30-е годы и даже в безнадежные 40-е. А вот когда стали вкусно жить — как у Райкина в интермедии про дефицит, который не для всех, — они про все забыли.

У великого Гроссмана, которого я боготворю, есть фраза: «Умирая, в бреду он воскликнул: «Меня задушили в подворотне». Эту картину задушили в подворотне — тогда ее никто так и не увидел.


Александр Аскольдов с Раисой Недашковской

— Другими словами, положили на полку?

— «Комиссара» показывали один-единственный раз в сентябре 1967 года на студии Горького, где ее смотрели под свист и улюлюканье. И такого публичного провала не было со времен, извините за сравнение, «Эрнани» Гюго и чеховской «Чайки». После просмотра люди «текли» мимо меня. На следующий день три четверти студийных работников, в том числе и почему-то поголовно все евреи, перестали со мной здороваться.

Я тогда многого не понимал и некоторые ребусы до сих пор не могу расшифровать. Для меня загадка, почему люди из моего профессионального цеха, тогда пришедшие на просмотр, — например, Элем Климов, Андрей Смирнов и прочие — или промолчали, или 20 лет обгаживали картину. Так, несколько лет назад в Берлин приезжала группа кинематографистов «Мосфильма». Показывали и «Дневник его жены», в котором Смирнов как бы играл как бы Бунина. И он выступал и, изгаляясь, сказал: «Я был членом жюри Берлинского кинофестиваля, когда Аскольдов привез туда свою картину «Комиссар». Знаете, как ей дали приз? А я вам скажу. Я купил водки, привез икры, напоил все жюри и выпросил для него приз». И ни один человек в зале не встал и не сказал: «Как вам не стыдно, господин Смирнов!».

Я не лез в карман и не доставал свидетельство, что на том фестивале картина получила не один, а — беспрецедентно! — четыре приза. Более того, один член жюри потребовал присудить за нее не «Золотого медведя», а Гран-при... Но Смирнов встал и от имени Союза кинематографистов попросил вообще ничего не давать.

В свое время «Комиссар» также был выдвинут на «Нику» в 11 номинациях. Я счастлив, что «Нику» получила Рая Недашковская, но вот режиссеру и автору сценария не дали. Да я и не пошел на церемонию, так как знал, что там будут такие расклады.

Помню, мы были на кинофестивале в Японии, и на следующий день после показа нашего «Комиссара» ехали в метро. Казалось бы, какое дело японцам до Недашковской? Но в каждом вагоне метро висели ее огромные портреты — метр на полтора. Сидели аккуратненькие японцы в галстуках и переводили взгляд с портрета на живую Недашковскую. Выходим на перрон, на котором собралось человек 100, — и все поглядывают на нее.


».

«КОМИССАР» — ЕДИНСТВЕННАЯ СОВЕТСКАЯ КАРТИНА, КОТОРАЯ ПРОШЛА В ШИРОКОМ ПРОКАТЕ В АМЕРИКЕ»

— У них, наверное, звезды так просто в метро не ездят... Что до коллег, может, они не могут вам простить того, что ваша картина имеет прекрасную репутацию на Западе?

— Это единственная советская картина, которая была в широком американском прокате, — она прошла в 126 городах Америки. А в Сингапуре и на Тайване наш «Комиссар» вообще был первой показанной там советской картиной. В Республике Корея, когда я прилетел на показ фильма, меня в аэропорту сопровождало несколько десятков полицейских, потому что я оказался первым гражданином СССР, ступившим на ее землю. Наш фильм награжден призом киноорганизации «Интерфильм» всемирного Союза церквей, который для меня главный среди всех наград. А ведь я снимал «Комиссара», когда у меня в кармане был партбилет, снимал с убеждением, что это фильм о религиозной толерантности.

Если помните, на площади, глядя «друг другу в глаза», стояли костел, православный храм и синагога. И Мордюкова-Вавилова с новорожденным ребенком идет из православного храма, встречается с ксендзом и входит в синагогу. Все это решено прекрасной музыкальной симфонией с переплетением национальных тем Альфреда Шнитке. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я узнаю, что избран почетным членом «Интерфильма». Таких людей в мире всего трое: им за 90, мне еще пока нет.

— Вы не единственный советский режиссер, картину которого положили «на полку». Но над вами, кажется, даже был суд?

— Да. Но сначала меня уволили с работы. Кстати, в моей трудовой книжке до сих пор жирная синяя печать — уволен по статье «профнепригодность». А потом я получил повестку в суд. Меня обвинили в том, что я совершил хищение государственных средств в особо крупных размерах, сняв такой фильм. Разбирательства затянулись на четыре года, полных нервотрепок и абсурда. Увы, в так называемом Союзе кинематографистов это никого не интересовало. Я потом лет 10 не ходил в Дом кино — мне там было некомфортно, хотя я член оргкомитета Союза, то есть один из тех, кто создавал его.

Исключая меня из партии, член Политбюро, первый секретарь Московского горкома партии и очень мрачный человек Гришин сказал, обращаясь к начальнику московской милиции: «Он не работает!». А тогда как раз вышел указ о тунеядцах. Я говорю: «Но мне не дают работать по специальности». — «Пойдете дворником!». Но мне не хотелось мести мостовые, и не потому, что это унизительная работа. Я на всю жизнь запомнил, как моя бабушка Пелагея Ивановна, которая работала ночной уборщицей трамваев в Москве, однажды ночью нашла три рубля — это был для нас самый счастливый день.

В общем, я понял, что дело серьезное и из Москвы надо уезжать. Жена собрала мне какие-то вещи, и я уехал в Татарию, где строился завод «КамАЗ». Там я работал в бригаде плотников-бетонщиков Героя Cоцтруда Бориса Наволоцкого, узнал жизнь и с этой стороны. И так получилось, что я со своим товарищем снял два документальных фильма. Но как только всплыла моя причастность к ним, оба бесследно исчезли. Мне очень жаль, потому что, хотя они документальные, но сняты по законам игрового кино. Я снимал про завод, но при этом не забыл и про Цветаеву, могила которой рядом, в Елабуге. Теперь я понимаю, как это безрассудно было тогда, в 1974 году...

— А как произошло возвращение «блудного сына»?

— Потом я работал худруком концертного зала «Россия», занимался постановками программ Аллы Пугачевой. У меня сохранились фотографии, на которых вы ее не узнаете. Это были первые шаги певицы и, в общем-то, важный кусок моей жизни. Я также вывел на московскую сцену Валерия Леонтьева в спектакле на музыку Раймонда Паулса «Святая к музыке любовь». Его сняли на пленку и крутили по ТВ. Сейчас запись изрезали на куски и иногда показывают отдельными номерами. Потом делал спектакль «Завещание», который очень люблю. Это как будто о моей маме. Все уничтожено, нет даже фонограммы.


«РЫДАЮЩИЙ МОНТАЖЕР СКАЗАЛ, ЧТО НАШУ КАРТИНУ ЖГУТ»

— Это правда, что вы писали письма секретарю ЦК КПСС Суслову?

— Все время. Поверьте, это были не слезливые послания. Меня принимали разные люди и вразумляли: мол, смирись, другого решения не будет. А потом как-то вечером мне позвонил рыдающий монтажер и сказал, что жгут нашу картину. Бежать на студию? Бесполезно! Я позвонил помощнику Суслова и говорю: «Была уже страна, где жгли книги. Мы докатились до того, что у нас жгут фильмы». — «Пишите Михаилу Андреевичу».

Я всю ночь писал письмо, утром передал этому помощнику — Петру Гавриловичу Степанову, светлая память ему. И тогда возле власти были разные люди. Он спустился к первому, главному подъезду ЦК, что ему не полагалось, взял у меня это письмо и сказал: «Позвоните через час». Суслов наложил резолюцию: «Товарищу Романову (председателю Госкино). Прекратите безобразия с Аскольдовым!». Поэтому наша картина не вся, а частями сохранилась...

— К кому вы еще обращались, кроме «серого кардинала» Суслова?

— Я не терял надежды на то, что можно что-то доказать и чего-то добиться. Когда к власти пришел Андропов, судя по всему, человек достаточно просвещенный, я ему написал очень серьезное письмо, на которое была весьма благожелательная реакция. Но Андропов умер, и все завертелось в обратную сторону. Пришел Горбачев, я написал ему очень прочувствованное письмо — мы же с Михаилом Сергеевичем в молодые годы пересекались: когда я учился в Московском университете, в военных лагерях мы лежали за одним пулеметом. Но результат был обратный тому, на который я рассчитывал, — у меня начались очень серьезные неприятности.

Потом к власти в Москве пришел Ельцин, которому я также написал. И Борис Николаевич второй раз исключил меня из партии за еврейскую картину с формулировкой: «За нарушение ленинских норм жизни». Это произошло 20 ноября 1986 года. Я предвидел такой поворот событий и на это бюро не ходил, а написал письмо, что «я вашей партии неподсуден, верю только в свою правоту, в то, что эта картина, которая говорит о деформации межнациональных отношений, необходима нашему государству, народу и партии». Но было открыто новое уголовное дело по старым обвинениям.

Через несколько лет в киноэнциклопедии написали: «Повторное исключение из партии относится к области легенд, которые сам режиссер не спешил ни подтвердить, ни опровергнуть». Но ведь только перед августом 1991-го я получил из Генеральной прокуратуры бумажку, где говорилось, что, оказывается, я не был виноват и за отсутствием состава преступления все уголовные дела против меня закрыты...

— Как же удалось пробить эту глухую стену?

— Наступил 1987 год. Шел Московский международный кинофестиваль, на который прилетели такие звезды, как Де Сантис, Ванесса Редгрейв, Стенли Крамер, Габриель Гарсиа Маркес, председателем жюри был Роберт Де Ниро. И вдруг я случайно узнаю, что в Союзе кинематографистов будет пресс-конференция. Думаю: «Пойду и, наконец, все им расскажу». Обычно жена меня отговаривала, так как у меня не было картины — главного доказательства. Но тут выяснилось, что фильм все-таки есть, хоть и в отрывках...

Эта пресс-конференция была закрытым мероприятием, но милиционер на входе почему-то не спросил у меня приглашения, и я беспрепятственно вошел в зал, где царила атмосфера вселенской радости и веселья: софиты, телевидение, распивание напитков... Все эти люди уже съездили в Америку, Западную Европу, уже Элем Климов устроил свою ретроспективу в Париже, Лондоне и еще где-то.

Я сел на какой-то телевизионный реквизит, задремал под этими софитами и вдруг слышу, какой-то иностранный журналист задает вопрос: «Скажите, господин Климов, все ли «полочные» картины уже выпущены на экран?».

Вы, наверное, знаете, что существовала так называемая конфликтная комиссия, которая якобы просматривала все запрещенные картины, решая их судьбу. Все это была чистая фикция. Сверху было сказано: «Надо выпустить весь этот мусор». Поэтому собрали определенных людей, которые автоматически подписывали бумажки.

Когда я услышал, как Климов уверяет журналиста, что с порочной практикой покончено и так далее и тому подобное, меня переклинило. Я встал и по ногам пошел к президиуму. До сих пор помню, как белели лица секретарей Союза. «Элем, — говорю Климову, — дайте мне слово». А в это время выступала дама, потом оказалось, что это Ванесса Редгрейв. Ну откуда мне было ее знать? Плохо соображая, я тянул у нее из рук микрофон, а она не отдавала: мол, ее очередь говорить... Есть кадры, снятые в этот момент, — они вошли в немецкий фильм, посвященный «Комиссару».

А потом я толкнул спич, что-то типа того, что 20 лет назад я честно снял картину о боли человеческой, о толерантности. В фильме снимались большие актеры. Я хочу, чтобы сегодня ее посмотрели и сказали, чего она стоит. А Климов мне шепчет: «Ну, вы знаете, что Горбачев против вашей картины и сказал, что она никогда не выйдет». Я не люблю нецензурную лексику, но откуда-то выскочило: «А мне на вашего Горбачева...». На следующий день Горбачев принимал Маркеса, и тот сказал, как мне передали, что от имени Де Ниро, Де Сантиса и всей этой компании требуем показать фильм Аскольдова.

В Доме кино, где меня исключали из партии, появилось объявление в половину тетрадочной странички: «Завтра состоится в Белом зале показ...». Я очень расстроился из-за подобного объявления, но старый кинематографический «волк» Владимир Марон, директор фильмов, подозвал меня к себе и загадочно сказал: «Это очень хорошо, что такое маленькое объявление, которое как бы никто не читает. Увидишь, завтра здесь будет вся Москва!». Я даже позвонил Рае Недашковской в Киев: «Немедленно приезжай!», и она примчалась.

Выступил я 9 июля, а 11-го показали картину «Комиссар» — без перевода, кусками. Мне трудно объяснить, что было! В общем, это стало центральным событием кинофестиваля, о показе написали все газеты мира. Например, 13 июля вышла очень объективная статья в «Нью-Йорк таймс». Дальше все происходило, как в сказке, — уже во время последовавшей за просмотром пресс-конференции пришла телефонограмма: «Есть разрешение. Картина «Комиссар» выйдет в прокат».

Но даже тогда, в 1987 году, когда картину разрешили «снять с полки», наши «революционеры» из Союза кинематографистов Климов и Смирнов требовали вырезать фрагмент холокоста. Проката фильма так и не было, в телеэфире его почти не увидишь...

— Вы сейчас работаете в Германии. Как вам там живется?

— Никто из наших кинематографистов на Западе не прижился. Это очень жестокий и очень чужой нам мир. Оговорюсь, у меня особые чувства к Германии, потому что эта страна дала мне возможность работать, тогда как родина, которую я люблю, ее лишила, не заметила, выпихнула. А там помнят. На празднование 35-летия «Комиссара» приехал президент Федеративной Республики Германия господин Раух, сказал теплые слова. По случаю юбилея фильма в солидной берлинской газете была полоса, посвященная ему.

В России помнить не хотят. 15 лет эта картина была вычеркнута из всех искусствоведческих работ о кино и справочников. В вышедшем к 100-летию российского кино кинословаре о «Комиссаре» всего одна строчка. Причем упоминается он в очень странном для меня разделе — «переоцененные фильмы». Бывает уцененный товар — это я понимаю, а «переоцененный» фильм? В общем, этой картины в России до сих пор не существует. Грустно! Ведь мы делали ее не для западного успеха, а для себя и своих людей. А нас за это ударили кувалдой по голове.

ЖЕНА РЕЖИССЕРА СВЕТЛАНА АСКОЛЬДОВА: «КОГДА САШУ ХОТЕЛИ АРЕСТОВАТЬ, ПОЗВОНИЛ ЕФРЕМОВ: «ПУСТЬ ОН СЕГОДНЯ НЕ НОЧУЕТ ДОМА»

— Светлана Михайловна, все самые трудные годы вы поддерживали своего мужа. Он сильный и смелый человек, но у него, наверное, тоже были минуты отчаяния...

— У Саши всегда перед глазами пример его мамы. Перед самой войной она вышла из тюрьмы. Ей, врачу по специальности, работать не давали, и она мыла горшки в яслях. Когда началась война и немцы подошли к Москве, многие побежали, а она стала одним из организаторов донорского движения. Ее даже наградили орденом Красной Звезды. И Саша был все время при матери. Она сдавала кровь, ей давали какой-то обед, и она им кормила сына, чтобы мальчик не умер. Потом заведовала детскими яслями, что напротив Новодевичьего монастыря. Ей Саша посвятил свой фильм «Завещание», на премьере которого было две с половиной тысячи зрителей и сплошные рыдания.

— Вы, кажется, познакомились в студенческие годы?

— Да. Александра не хотели принимать в университет из-за того, что отец расстрелян, считали сыном врага народа. Аскольдов был вольнослушателем филфакультета. На втором курсе его все же официально оформили, так как он сдавал все предметы на одни пятерки. Потом учился в аспирантуре Литературного института, который в то время был центром интеллектуальной и передовой мысли, — там преподавали Паустовский, Светлов.

Александр увлекся Булгаковым, а материалов никаких. И тогда он пришел на переговорный пункт, где в будках лежали телефонные книги, и стал звонить всем однофамильцам, спрашивая: «Скажите, вы имеете отношение к Михаилу Булгакову?». Кто-то бросал трубку, кто-то еще что-то говорил, но Аскольдов не прекращал свое занятие, пока не услышал в ответ: «Да, я его вдова!». Через пять минут он был у Елены Сергеевны Булгаковой.

Помню, как мы, два аспиранта, купив в подарок шашлык, явились с кастрюлькой и просидели у нее весь длинный вечер. Потом Саша у нее дневал и ночевал, он очень помогал Елене Сергеевне. Вместе они собирали архив Булгакова, все регистрировали. Ведь еще ничего не было издано. Дома у нас под кроватью три года пролежала часть рукописи булгаковского «Мастера и Маргариты» — чтобы роман каким-то образом не пропал, Елена Сергеевна разделила рукопись и раздала надежным людям. Аскольдов же написал и первую статью о Булгакове. Елена Сергеевна переплела какие-то отдельные произведения супруга и подарила нам эту рукотворную книгу с посвящением: «Донкихоту Саше в память о сегодняшнем дне». Он так и остался донкихотом. А какое у него было выступление в Колонном зале к 100-летию Булгакова!

— А как это уживалось в нем с его работой чиновника?

— А вы знаете, когда Александр Яковлевич служил высоким чиновником, он был беспартийным, в партию написал заявление, уже поступив на Высшие режиссерские и сценарные курсы.

Как-то на заседании оценочной комиссии Министерства кинематографии обсуждали один из последних, не очень удачных фильмов Ивана Пырьева. Но лишь один Аскольдов, еще совсем молодой, сказал, что выше третьей категории этот фильм не тянет, и ушел в свой маленький кабинет. Заходит к нему Пырьев со своей палкой и как стукнет по столу, разметав все бумаги: «Уважаю!».

Очень его уважал и Сергей Герасимов, который помог провести сценарий «Комиссара» сквозь все бури и спас фильм, когда его уничтожали физически. Спасенный негатив картины был глубоко запрятан, никто и не знал об этом. Герасимов звонил ему даже из больницы: «Сашенька, я вернусь, и мы добьемся!». А через три дня умер. Он знал, за что заступается. А ведь в это время коммунистический босс Москвы Гришин кричал Александру Яковлевичу: «Вы против ленинского интернационализма!».

Поддержали Аскольдова некоторые люди науки и литературы. В кино — Владимир Басов. Мы с ним познакомились в самое тяжелое время, когда фильм уже был закрыт. Володя как раз сделал «Щит и меч», и у него были невероятные гонорары. Он нас возил на все заседания Бабушкинского суда на своей «волге». Когда он со своей женой — красавицей Титовой, туда являлся, другие заседания суда останавливались — все бежали на них смотреть. Но сам суд — это было что-то ужасное. Когда такие люди, как Нонна Мордюкова, Ролан Быков, защищают Александра, а в ответ...

Среди поддерживающих людей был и Олег Ефремов. Сашу же хотели арестовать, уже даже выписали ордер. Как-то вечером нам позвонил Ефремов и сказал: «Пусть он сегодня не ночует дома». Кто-то проговорился ему, а Олег не забыл, что Александр Яковлевич был одним из тех, кто способствовал открытию театра «Современник». Он тогда работал в отделе театров. У нас до сих пор хранится письмо литовского режиссера Жалакявичуса за несколько дней до его кончины: «Ты изменил мою жизнь, а что сделали с тобой?». Его друзьями был кинорежиссер Михаил Швейцер, драматург Алешин. Ну а демократ Ельцин буквально его задушил.

— И это вас подстегнуло уехать?

— Мы не уезжали целенаправленно. Не эмигрировали. Ведь наша дочь Марина защитила диссертацию о Гроссмане — она литературовед. До сих пор живет с тремя дочками в Москве, периодически приезжая к нам. А в Германию Александра Яковлевича позвали преподавать, консультировать. Сняли квартиру и дали работу. Мне как литературоведу-американисту предложили в университете аспирантов, и я там писала свою очередную книгу. Это в Германии такой академический и культурный обмен, по которому приглашают крупных писателей, режиссеров, художников на три месяца, на полгода. Мы там были почти год, а вернувшись в Россию, увидели — никакой работы, все со страхом смотрят на него. И мы снова уехали...

С тех пор большую часть времени мы проводим в Германии. Там Александр Яковлевич хорошо принят, как, впрочем, и в других странах, — например, он часто читает лекции в Академии кино Швеции. Газеты пишут о нем со словом «гениальный». Они помнят, какой гром произвел его «Комиссар» во всем мире: и на Роттердамском фестивале, и в Берлине, где с ним в конкурсе были фильмы Спилберга и Вайды. Аскольдова тогда разрывало ТВ, даже узнавали на улице. Он очень дружен с известным кинорежиссером Вимом Вендерсом, написал роман «Возвращение в Иерусалим», который имеет рецензии и переводится на другие языки. Уже готова и автобиографическая книга. А как ему жить в Москве, когда вокруг него сплошная ненависть?

Ролан Быков о нем писал: «Аскольдов делал эту картину поразительно одиноко, и все, кто поддерживал его, предали его, когда она вышла. И его стали бить. Вы знаете, и нас всех били, но так жестоко не били никого. Его ведь били чиновники как своего, предавшего их клан чиновничества, этих душителей подлинного искусства и творчества... Помню, когда началась перестройка, то единственный позор, который был за времена существования нового секретариата Союза кинематографистов, — это то, что новые секретари, освобождавшие картину за картиной, предложили ему переделки в «Комиссаре». Я не знаю человека, больше пострадавшего в нашем искусстве, чем Аскольдов».

Кот Бегемот пишет:
Я не знаю человека, больше пострадавшего в нашем искусстве, чем Аскольдов».

Спасибо, Кот Бегемот, за интереснейший материал!...

Ой, Кот Бегемот, как тебе спасибо, что я, наконец, хоть что-то узнала о фильме, чудом увиденном и потрясшим меня!

Известный американский киноактер Марлон Брандо - обладатель двух "Оскаров" за фильмы Элиа Казана "В порту" (1954) и Френсиса Копполы "Крестный отец" (1972) - в своих мемуарах "Песни, которым не научила меня мать" (Songs My Mother Never Taught Me), одну из глав посвятил евреям. Предлагаем вашему вниманию опубликованные в сборнике "Киносценарии" № 5 за 2006 г. поистине восхитительные высказывания автора, поразившие нас откровенностью, тонкостью и точностью наблюдений.

Я посещал Новую школу социальных исследований всего год, но что это был за год! Школа и сам Нью-Йорк стали убежищем для сотен удивительных евреев из Европы, сбежавших из Германии и других стран перед Второй мировой войной и во время нее. Эти люди невероятно обогатили интеллектуальную жизнь города - наверное, за сравнимый отрезок времени никогда и нигде не случалось ничего
подобного. Эти евреи в значительной мере воспитали меня. Я жил среди евреев. Они были моими учителями, они были моими работодателями, они были моими друзьями. Они ввели меня в мир книг и идей, о существовании которых я и не подозревал. Я проводил с ними ночи напролет - задавал вопросы, спорил, испытывал себя, понимал, как мало я знаю, насколько я косноязычен и насколько поверхностным было мое образование. Я даже не закончил колледжа, а многие из них получили ученые степени в лучших европейских университетах. Я чувствовал себя тупицей, мне было стыдно, но они поощряли мое стремление учиться всему подряд. Они пробудили во мне жажду информации. Я поверил, что, если я узнаю больше, я стану умнее, со временем я понял, что это не так. Я читал Канта, Руссо, Ницше, Локка, Мелвилла, Толстого, Фолкнера, Достоевского и десятки других авторов, многие их которых так и остались для меня непонятными. Новая школа стала промежуточной остановкой на пути многих выдающихся еврейских интеллектуалов из Европы, которые затем обосновались на факультетах Принстонского, Йельского, Гарвардского университетов. Это были сливки европейской науки, учиться у таких людей было настоящим чудом. Одной из величайших загадок, всегда занимавших меня, было то, каким образом евреи, составляющие такое крохотное меньшинство среди населения земли, смогли достичь таких высот и отличиться в стольких различных областях: в науке, музыке, медицине, литературе, искусстве, бизнесе и так далее. Если перечислить самых влиятельных людей за два последних столетия, в первой тройке окажутся Эйнштейн, Фрейд и Маркс - все евреи. И в этом списке будет еще много евреев, хотя они составляют менее трех процентов населения США. И все они - потрясающие люди. Представьте себе преследования, которым они подвергались веками: погромы, cожжение храмов, набеги казаков, уничтожение целых семей, рассеяние народа и Холокост. После Диаспоры они не имели своих земель и святынь в большинстве стран мира; им запрещали участвовать в выборах и указывали, где они должны жить. Однако их культура выжила, и процент состоявшихся людей среди евреев выше, чем среди любого другого народа в мире. Какое-то время я думал, что в основе успешности евреев лежит поразительное богатство генов, образовавшееся на Ближнем Востоке за миллиарды лет эволюции. Позже я понял, что моя теория неверна, потому что после Диаспоры возникли две совершенно не похожие друг на друга группы евреев - ашкенази и сефарды. Испанские евреи не имели ничего общего с российскими, по сути дела, они даже не могли общаться между собой. Российские евреи были изолированы от немецких, которые считали себя обособленной и самой высшей группой, а евреи Восточной Европы совершенно не походили на евреев-сефардов. роме того, на протяжении многих веков заключалось такое количество смешанных браков, что объяснить это явление чисто генетическими факторами невозможно. Поговорив со многими евреями, почитав об истории и культуре еврейского народа, я, наконец, пришел к выводу, что еврейство - это скорее культурный, нежели генетический феномен. Это состояние ума. На идиш есть такое слово: "seychel", дающее ключ к пониманию самых глубинных аспектов еврейской культуры. Оно означает "стремиться приобрести новые знания и оставить после себя мир лучше, чем он был при твоем появлении". Евреи придают огромное значение образованию и труду, и эти ценности передаются из поколения в поколение. Насколько я знаю, подобный динамизм и стремление к совершенству свойственны еще только нескольким азиатским культурам. Вероятно, фантастические успехи евреев можно объяснить именно этой культурной традицией наряду с иудаизмом, тем единственным, что осталось неизменным в годы рассеяния еврейского народа по всему свету.
Традиции, передававшиеся через Тору и Талмуд, каким-то образом помогли евреям осуществить предначертанную им судьбу "избранного народа", о чем свидетельствуют поразительные успехи в столь многих областях. Но какими бы ни были причины этого успеха, я не мог считать себя образованным человеком, пока не столкнулся с ними.. Они подарили мне понятие культуры, оставшееся со мной на всю жизнь.
http://aveterra.livejournal.com/451539.html#cutid1

Дальнейшая дискуссия перенесена в тему "Об "избранности" еврейского народа" - "КРУГОВОРОТ ЖИЗНИ :: К Сан Санычу - насчет историй и религий"

Имя Виталия Бианки (1894-1959) известно читателям во всем мире. Среди нескольких десятков его сказок немало ставших классикой: «Первая охота», «Кто чем поет», «Как Муравьишка домой спешил», «Сказки зверолова» и др. Трудно представить, что на долю автора пришлось немало жизненных передряг. Впрочем, революционные вихри 1917 года подхватили и покорежили немало судеб...

В 1921 г. Виталий Валентинович был дважды арестован ВЧК в Бийске, а кроме того, еще отсидел 3 недели в тюрьме в качестве заложника. За что? За эсерское прошлое. Вот как он сам его описывает в своих показаниях:

«... В феврале 1917 года участвовал в свержении царской власти. Избран своей частью ... в Совет солдатских и рабочих депутатов. В это же время примкнул ... к партии эсеров. Работал в комиссии по охране художественных памятников Царского Села... Ранней весной 1918 года моя часть была отправлена на Волгу. Летом 1918 года работал в Самаре, в газете «Народ». В это время я поколебался в правильности тактики ПСР* и с этого момента никакого активного участия в работе партии не принимал, хотя и продолжал жить при КОМУЧе**.

Дальше пошли переезды в Уфу, Екатеринбург, снова в Уфу - здесь он окончательно порвал отношения с эсерами и уехал с семьей сначала в Томск, потом в Бийск. Во время колчаковщины скрывался под чужой фамилией, но все же попал под мобилизацию. Утаив офицерский чин, служил писарем артиллерийского дивизиона в Барнауле:

Помогал мобилизованным бежать из части, уничтожая их послужные списки. Летом 1919 года часть была переброшена на фронт в Оренбургскую губернию... Меня и других «подозрительных» перевели из артиллерии в пехоту. Осенью 1919 года мне с семью рядовыми удалось бежать с фронта. Я пересек Тургайскую степь, в Омске сел в поезд и вернулся в Бийск, где у меня оставалась семья...

С установлением Советской власти в Бийске В.Бианки работал в отделе народного образования по музейной части. Затем в дополнение к этой должности был назначен заведующим музеем, а позднее утвержден еще и преподавателем школы имени III-го Коминтерна. Активно участвовал в работе Бийского общества любителей природы, читал лекции по орнитологии в Алтайском народном университете, организовал две научные экспедиции на Телецкое озеро. Все, чем занимался в те годы В.Бианки, было исполнено вдохновения.

Но машину насилия, для которой человек - только винтик, это не интересовало. В сентябре 1922 г. кто-то из знакомых предупредил В.Бианки об угрозе нового ареста, и он, быстро собрав вещи, выправил командировку на родину и отправился с семьей в Петроград. Вскоре (1923) был опубликован его первый рассказ «Путешествие красноголового воробья», а затем и книжка «Чей нос лучше?».

Впрочем, в конце 1925 г. он вновь был арестован и приговорен за участие в несуществующей подпольной организации к трем годам ссылки. В 1928 г. (благодаря многочисленным ходатайствам, в т.ч. М.Горького, обратившегося к Г.Ягоде) получил разрешение перебраться в Новгород, а затем и в Ленинград. 1928-й вообще был для писателя удачным годом. Увидела свет знаменитая «Лесная газета на каждый год». И в семье все было хорошо. Казалось, беды позади... Не тут-то было. В ноябре 1932 г. последовал новый арест, правда, краткосрочный, поскольку через три с половиной недели Виталий Валентинович был освобожден «за отсутствием улик».

Следующий арест пришелся на март 1935 г., когда Ленинград «чистили от социально опасного элемента». На сей раз певцу родной природы инкриминировалось, что он «сын личного дворянина, бывший эсер, активный участник вооруженного восстания против советской власти». Суд скорый приговорил всю семью В.Бианки к высылке на пять лет в Актюбинскую область. Благодаря деятельному заступничеству Екатерины Павловны Пешковой этот приговор был отменен.

Итак, за 14 лет - 6 арестов...

Но что удивительно! Читая книги В.Бианки, написанные подкупающе легким языком, нигде не встретишь и намека на горечь. Это какую же силу духа надо иметь, чтобы несмотря на все пережитое, сохранить столь ясный свет в душе, который ощущается в каждой строчке мудрого, доброго писателя!
__________________________________________
* ПСР - партия социалистов - революционеров
** КОМУЧ - Комитет Членов Учредительного собрания, правительство, созданное в Самаре в июне 1918 г. КОМУЧ декларировал восстановление демократических свобод, принял красный государственный флаг, установил 8-часовой рабочий день, разрешил деятельность съездов и конференций, одновременно провел денационализацию промышленности и банков, разрешил частную торговлю, восстановил в правах земство. Упразднен 3 декабря 1918 г.

Источник: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-15761/

Откуда пошло выражение "Здесь был Вася"...

ГРИГОРОВИЧ-БАРСКИЙ Василий Григорьевич [1 (12) I 1701, Киев — 7 (18) X 1747, там же]. Родился в семье купца, учился в Киево-Могилянской академии, куда поступил благодаря помощи ее ректора Феофана Прокоповича. «Не силен в науке был, — говорил о себе Г.-Б., — обаче прошел малыя школы даже до риторики» и достиг «начал философии».
С детства Г.-Б. «имел охоту видеть чужие страны» и в апр. 1724 в одежде римского пилигрима отправляется в путешествие, которое продлилось ок. 24 лет. Посетив Кашау (Кошице), Пешт, Вену, Бари (город в Италии, где находились мощи Николая Мирликийского) и, наконец, Рим и Венеции», Г.-Б. отправляется на остров Корфу и через Кефалонию, Зант достигает острова Хиос, а затем — Солуня и горы Афон. 10 сент. 1726 Г.-Б. отплыл из Солуня в Палестину, побывал в Иерусалиме, на Синайской горе, посетил остров Кипр; восемь месяцев прожил в Египте, на подворье александрийского патриарха Козмы в Каире (1727—1728). Вслед за этим Г.-Б. снова отправляется на Синай и в Палестину. Всюду путешественник глубоко интересуется жизнью и историей народов Балкан и Ближнего Востока. «Идеже бо учение, — утверждает Г.-Б., — тамо просвещение ума, а идеже просвещение ума, тамо познание истины».

В 1729—1731 Г.-Б. живет в Триполи (Сирия), где в местном училище изучает греч. под руководством иеромонаха Иакова. В Дамаске Г.-Б. был пострижен в монахи антиохийским патриархом Сильвестром (1734) под именем Василия. Шесть лет Г.-Б. провел на острове Патмос, где изучал греч. язык и литературу.. Г.-Б. прожил в Константинополе один год, а в мае 1744 направился на Афон, где получил доступ во все греко-православные монастыри и их библиотеки. Вернувшись через Эпир и Македонию в Константинополь в сер. 1746, Г.-Б. застал уже нового рус. посла А. И. Неплюева, который хотел было его арестовать и отправить на родину. Через Болгарию, Румынию и Польшу Г.-Б. вернулся в Киев (2 сент. 1747). Еще в Бухаресте он получил от префекта киевоподольских школ Варлаама Лащевского письмо с приглашением занять кафедру греч. языка в Киево-Могилянской академии. Однако Г.-Б. тяжело заболел: трудности и лишения долгих странствований не прошли бесследно.

Главный труд Г.-Б. — путевые записки, в которых он называет себя то Барским, то Беляевым-Плаки-Альбовым, то Василием Киевским. После смерти записки Г.-Б. хранились вместе с многочисленными рисунками в доме его матери (до 1774), которая давала переписывать рукопись всем желающим.

Находясь на Кипре,он тщательно зарисовывает каждое окно,выступ.Всего Василий описал около 60 церквей и монастырей(интересная особенность,именно они и сохранились до наших дней).
Однажды возник спор между знатоком архитектуры и местными жителями.Знаток определил,что, согласно архитектуре здания,на одной стене должно было быть 4 окна,а в наличии 3.Все утверждали,что на их памяти не было четвертого окна.Подняли рисунки Василия Барского-на других повествованиях окон три,а только его рисунок был с четырьмя.И нашли таки четвертое окно замурованное.

Оставляя описанную им церковь,он на стене писал "Здесь был Василий из Бар"....с виньетками.1735 год.

брюзга пишет:ГРИГОРОВИЧ-БАРСКИЙ Василий Григорьевич [1 (12) I 1701, Киев — 7 (18) X 1747, там же].

Очень интересно!
А можно ссылочку - откуда дровишки?

Сан Cаныч пишет:

брюзга пишет:ГРИГОРОВИЧ-БАРСКИЙ Василий Григорьевич [1 (12) I 1701, Киев — 7 (18) X 1747, там же].

Очень интересно!
А можно ссылочку - откуда дровишки?

я сейчас в гостях на Кипре.Историческая справка с Гугл,все остальное-рассказы из других источников,мои друзья,живя здесь,изучают местный край с книгами в руках.

брюзга пишет:мои друзья,живя здесь, изучают местный край с книгами в руках.

А в Израиле нету, случайно, таких друзей?

Простодушно наивный, добросердечный, слегка лукавый и обидчивый как ребенок…Так сложилось, что обаятельнейший герой стал его своеобразной визитной карточкой, если не сказать, что он просто затмил писателя своей славой. Выдуманный образ джинна стал гораздо известнее своего создателя. О Хоттабыче слышали все. Лазаря Лагина знают немногие. Даже на памятнике, установленном в 1979 году на его могиле, высечена иллюстрация к первому изданию сказочной повести «Старик Хоттабыч».

Впрочем, у персонажа и его родителя было столько общего… Самого Лагина друзья за глаза часто называли именем его популярного героя... Чувство юмора, отзывчивость, бескорыстность, нежность, доброта… Он поделился со своим героем массой качеств, в которых ему самому нельзя было отказать. А еще – безграничная фантазия… Редко можно встретить книгу, которая вобрала бы в себя столько иронии, света и оптимизма.

Читая «Хоттабыча», трудно представить, что автор книги – выходец из бедной еврейской семьи плотогона, который много лет жил в коммуналке и всегда искал свое настоящее призвание. После Гражданской войны (Лазарь Лагин родился 4 декабря 1903 года, а посему в этом году исполняется 105 лет со дня его рождения) будущий писатель работал хлебозаготовителем в деревне, потом занялся изучением политэкономии, был доцентом… и вдруг резко подался в журналистику. А там и до литературы оказалось рукой подать.

Когда любителю сказок, фантастики и детективов исполнилось 30 лет, вышла в свет его первая книжка. Называлась она «153 самоубийцы». После выхода сатирического сборника Лагина сразу приняли в Союз писателей. А спустя несколько лет – прямо накануне Великой Отечественной – в 1940-м в печати отдельной книжкой появилась повесть «Старик Хоттабыч», которая принесла автору известность и бессмертное имя. Правда, это событие тогда было как-то слабо замечено: на книгу вышло всего 2 рецензии.

Л. Лагин очень любил сказки: русские народные, авторские, зарубежные. Он их коллекционировал. Зачитывался так, что забывал о собственном творчестве. А, как известно, образ джинна в сказках не нов. Нова и удивительно талантливо была исполнена идея отдать могущественного волшебника в руки обыкновенного советского мальчишки. И хотя сегодня исследователи считают книгу безнадежно устаревшей, на мой взгляд, сказочная повесть до сих пор полна очарования.

Лазарь Лагин был прирожденный редактор. В 30-е годы он занимал большие руководящие должности в журнале «Крокодил» (заместитель главного редактора), альманахах «Тридцать дней» и «Год 1938-40-й» (главный редактор), и благодаря ему в печати появились многие произведения М. Зощенко и А. Алексина. Лагин любил открывать новые имена талантливых людей и считал эту работу большим и очень ответственным трудом. Пользуясь его добросовестностью, редакторы «Детской литературы» присылали ему на внутренние рецензии массу рукописей. И практически из кучи мусора зоркий редактор умудрился достать первый роман братьев Стругацких. Забракованная другими, «Страна багровых туч» была спасена решающим словом мэтра.

По воспоминаниям дочери писателя, Натальи, Лагин был очень добрым и очень ленивым человеком. До войны жена запирала его на ключ, чтобы он не отвлекался и мог работать. После войны эстафету подхватила дочь. Правда, в качестве утешительного приза сказочнику всегда оставался килограмм конфет. Ну, чем не бородатый ребенок?

До того как появилась отдельная книга «Старик Хоттабыч», произведение печаталось из номера в номер в журнале «Пионер» и в газете «Пионерская правда». Успех повести у читателя был грандиозный. А тем временем в московскую коммуналку не раз наведывались гости с ордером на арест писателя… Но талантливого автора, к счастью, в ту пору дома не было. Александр Фадеев отправил его в длительную командировку и тем самым спас.

«Но еще безнадежнее становится его положение, когда он начинает заполнять анкету. На вопрос о своей занятости до 1917 года он правдиво пишет: «Джинн-профессионал» («Старик Хоттабыч»).
А несколько лет спустя остроумный Лагин завел один экземпляр «Хоттабыча», в котором собирал автографы знаменитых людей. Кто там только не расписывался: и известные актеры, и физики, и космонавты! Впоследствии автора известной повести за глаза часто называли Хоттабычем, правда, прожил настоящий джинн не так уж много – всего 75 лет…

Можно попытаться обнаружить начало антисемитизма Вагнера. Он стал юдофобом после смерти его матери и последовавшей вскоре после этого смерти его первой жены Минны Планер, которая была еврейкой. В одном из своих писем в этот период Вагнер неожиданно пишет: 'Я был на кладбище и посетил могилу моей любимой собаки' (собака лежала рядом с его женой, но Вагнер пишет только о посещении могилы любимой собаки). Именно в этот момент начинается вспышка зоологического антисемитизма, который не оставляет Вагнера до самой смерти.
Однако вернемся к 'Парсифалю', который занимает в творчестве Вагнера особое место. Он называл эту оперу 'завещанием для будущих потомков'. В предисловии к первому изданию 'Парсифаля' Вагнер писал: 'В моей опере 'Парсифаль' я представляю идею фигуры Христа, которая очищена от еврейской крови'. Для Вагнера 'Парсифаль', как он сам называет, - это 'избавление от Избавителя'. Почему нужно избавиться от Христа? Вагнер пишет дальше: 'Ведь в жилах Христа текла еврейская кровь'.
Отталкиваясь от этого, Вагнер пускается в долгие философствования о том, какая часть еврейской крови может дать право человеку считаться неевреем. И вот что он пишет в своем дневнике и что подтверждает также дневник Козимы Вагнер, его второй жены: 'Сначала я пришел к выводу, что одна шестнадцатая доля еврейской крови уже может освободить еврея от его преступления перед человечеством'. Кстати, напомним, что эту пропорцию - одна шестнадцатая - Гитлер считал уже достаточной, для того чтобы изолировать, но не уничтожать человека физически. Но потом, как пишет Вагнер: 'Я пришел к выводу, что даже одной микроскопической капли крови (он употребляет даже не слово 'капля', а 'целле' /клетка/), одной микроскопической клетки еврейской крови уже достаточно, чтобы человек никогда не смыл с себя позор быть евреем, и он должен быть уничтожен'. Здесь мы видим, что Вагнер пошел даже дальше нацистов. И вот этой-то идее посвятил себя Вагнер в 'Парсифале'. И еще одна цитата. Вагнер просит, чтобы перед исполнением 'Парсифаля' на сцене была разыграна мистерия, в которой 'тело Христа будет сожжено вместе с другими евреями как символ избавления от еврейства вообще'.
Но даже во времена Вагнера никто не решился на подобные вещи. Или приведу такой диалог между Кундри и Парсифалем, когда Кундри не знает, кто пришел, и она говорит: 'Кто ты, неизвестный путник? Ты устал, и твои руки обагрены кровью. Но если они обагрены еврейской кровью, тогда ты желанный гость в моем доме'.
После окончания работы над 'Парсифалем' Вагнер писал своей жене, что 'звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всего еврейства, и, поверь мне, я не написал ничего прекраснее'. Я хотел бы спросить у защитников Вагнера, знают ли они об этом? И те, кто знает, хотят ли они слушать его произведения, или, может быть, эти слова заставляют задуматься о том, что музыка не всегда является сочетанием звуков, иногда она может быть оружием смерти?


В жизни существуют позитивное и негативное начала. Негативное начало может быть очень сильным. Никто ни в коем случае не отказывает Вагнеру в музыкальном даровании, которое очень велико. Но мы знаем также такие определения, как 'злой дух' или 'злой гений'.
'Буду дирижировать музыку Вагнера в перчатках'
Из интервью Юрия Арановича последнего времени Юрий Аранович считается одним из самых убежденных противников Рихарда Вагнера. Свое отношение к личности Вагнера он изложил в нескольких крупных статьях и многочисленных интервью. При этом он дирижировал его произведения в России и в начале своей деятельности на Западе, записал пластинку с Венским оркестром и даже был назван немецкой критикой в числе трех лучших интерпретаторов музыки Вагнера рядом с Вильгельмом Фуртвенглером и Гербертом фон Караяном. Впрочем, вот уже много лет Аранович не прикасается к вагнеровским сочинениям. И вдруг - включает в программу американского турне с Лондонским симфоническим оркестром музыку Вагнера...
- Что произошло? Изменилось отношение к Вагнеру?
Юрий Аранович, выпускник Ленинградской консерватории, занимавший пост главного дирижера Государственного оркестра радио и телевидения СССР, уехал в Израиль в 1972 году. Дирижировал в Израиле, затем был главным дирижером симфонических оркестров в Кельне и Стокгольме. Последние годы Юрий Аранович - один из самых востребованных дирижеров Европы, выступает в Италии, Германии, Франции и Израиле, во многих других странах. Живет в Иерусалиме.
- Не изменились ни мы, ни Вагнер, ни наше отношение к нему. Но я хочу подчеркнуть, что никто из вагнеровских противников никогда не призывал бойкотировать его музыку. Во всех своих статьях я говорил о том, что следует провести четкую границу между личностью композитора и его произведениями.. Нельзя запретить музыку Вагнера, следует просто знать, о ком идет речь. Действительно, Вагнер - ярый антисемит, апологет антисемитизма, одна из самых мрачных фигур в музыкальной истории. Но ему нельзя отказать в колоссальном мастерстве и огромном таланте, даже гениальности. Я ставил перед собой цель предохранить людей от слепого непонимания личности Вагнера и объяснить им, в каких случаях его музыка смертельно опасна, а в каких - нет. К примеру, если мы возьмем 'Шелест леса', 'Путешествие по Рейну' или увертюру к 'Мейстерзингерам', то даже под микроскопом не сможем разглядеть там и тени антисемитизма.
В Израиле - и это мне особенно близко - существует активное неприятие 'команд сверху'. Нет такой страны, где правительство подвергалось бы столь резкой критике, как в Израиле. Еврейский мозг в принципе своем резко критический. Мы не выносим, когда нам указывают, что следует писать, а что нельзя, что можно слушать, а что запрещено. Поэтому я считаю, что любой запрет, в том числе музыкальный, здесь невозможен.
- Но мы уже говорили как-то, что неисполнение музыки Вагнера в Израиле стало определенным символом, памятником шести миллионам евреев, погибших в Катастрофе. Мы оцениваем личность Вагнера с позиций страшного геноцида, который пережил наш народ. Что же позволяет Юрию Арановичу сейчас, после долгого перерыва, вернуться к музыке Вагнера?
- В 1881 году, за два года до смерти, когда его антисемитизм практически достиг апогея, Вагнер продирижировал на своем фестивале в Байрёйте 'Итальянскую симфонию' Мендельсона. И когда его спросили: 'Маэстро, как вы можете исполнять музыку этого еврея?', - Вагнер ответил: 'Это великий композитор, а его симфонию я дирижировал в белых перчатках, чтобы не прикасаться к партитуре'. Я решил сделать то же самое. Я буду дирижировать музыку Вагнера в перчатках, чтобы не оскорбить его прикосновением еврейской руки. Мне кажется, что если кто-нибудь действительно нуждается в освоении вагнеровского стиля, так это еврейские оркестры. И жаль, если именно мы по причинам, далеким от музыки, навсегда откажемся от исполнения его сочинений. Разумеется, те партитуры опер Вагнера, где он говорит о евреях и своем отношении к ним, я и в руки не возьму. Даже в белых перчатках. Но я убежден, что со временем мы все больше будем отдаляться от личности Вагнера и все больше приближаться к его музыке.


с Интернета

Уважаемый Сан Саныч,с Вашего разрешения продолжу о Лазаре Лагине и Хоттабыче.
Это статья с историко - литературного сайта booknik.


В 1938 году, в пору самой прелестной зрелости социализма, 35-летний советский писатель Лагин с помощью выдуманного им пионера Владимира Алексеевича Костылькова выпустил на волю джинна по имени Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, непослушного раба самого царя Соломона (Сулейман ибн Дауд, или Шломо бен Давид, как вам больше нравится). Джинн был выпущен из замшелого глиняного кувшина своевременно – вся страна в один голос уж распевала, что рождена для преобразования сказки в быль, и была наводнена к 1938 году в неограниченном количестве и колобками, и дураками-иванами, и юдами-чудами, и кощеями, казавшимися абсолютно бессмертными. Не хватало чего-нибудь этакого, ориентально-экзотического, приправки соответствующей, типа киндзы или ткемали. Или со вкусом рахат-лукума. Вот тут шаловливая ручка единомышленника Павлика Морозова и содрала с древнего сосуда печать Соломона, которая если используется для заточения непокорных духов, то, как всем известно, обязательно выполнена в форме пентаграммы, банальной пятиконечной звезды.

Это уже в 70-е годы, после второй, переструганной самим автором, редакции повести, после перевода книги на 50 языков, после миллионных тиражей, после фильма 1957 года, после пластинки, где некий гениальный идиот-редактор научил волшебника колдовать с помощью магических слов «трах-тибидох-тах-тах», после десятков и десятков теле-, радио– и просто спектаклей. Самое волшебное, что может произойти с культовым героем, – попадание его в текстуальное пространство анекдота. Так происходит и с волшебником. «Трахаю и тибидохаю», – гласит текст на доске объявлений за подписью «Хоттабыч»… Это высшая точка отрыва образа от авторских корней, за которой следует соответствующий космос – исключительно виртуальный, и тому примером служит появление повести Сергея Обломова «Медный кувшин старика Хоттабыча» и ее киноверсия
Вернемся к оригинальному тексту Лагина. Вот что важно: полюбился-то не сюжет, не история о том, как настоящий пионер и от чудес откажется, и джинна переубедит и перевоспитает, а просто сам джинн и стал любимцем (обаятельнейший, знаете ли, старикан, до конца все-таки недоосоветившийся, а значит, не погибла надежда раскрутить его на парочку полезных дел). И это вам не ифрит из «Тысячи и одной ночи», у которого голова – как купол, ноги – как столбы, руки – как вилы, рот – как пещера, глаза мечут искры, а посреди лба растет рог. Хоттабыч, напротив, не просто антропоморфен, он Человечный Человек (подобный образ достигается в конце 30-х годов с использованием минимума изобразительных средств, достаточно упомянуть, что у героя «глаза с лукавинкой», и все – образ Человечного Человека создан, хотя, конечно, и не Самого Человечного, а Просто Человечного). Но кроме этой пресловутой «человечности», в Хоттабыче есть что-то невероятно домашнее, семейное, личное… В чем же все-таки секрет притягательности этого художественного, простите, образа?
А в том, что в 1938 году (освободите меня от перечисления достижений) 35-летний уроженец Витебска Лазарь Иосифович Гинзбург, пишущий в Москве под псевдонимом Лагин, вдруг умудряется передать нам всем привет из дореволюционного еврейского местечка, выпустив из «склизкой, замшелой глиняной бутылки» подсознания родного и любимого человека, скорее всего, собственного дедушку, а может, и меламеда из хедера или кого еще из витебских хосидов. И если у кого-то возникнут сомнения в безусловности еврейских корней Хоттабыча, то отошлем Фому сначала к графическим экзерсисам К.Ротова, первого иллюстратора «Старика Хоттабыча». Смени подпись, и получится вполне качественная антисемитская карикатура… А потом обратимся к авторскому описанию. Прежде всего, мы знаем, что Гассан – «тощий старик с бородой по пояс». И является к читателю «в роскошной шелковой чалме, в таком же кафтане и шароварах и необыкновенно вычурных сафьяновых туфлях», что говорит лишь о желании Лагина облачить героя в ориентально-исламские шмотки, но никак не о знании подобного быта. Зато для «наших дней» Лазарь Иосифович переодевает своего героя со вкусом и знанием дела: «Хоттабыч был великолепен в новой пиджачной паре из белого полотна, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе канотье. Единственной деталью его туалета, которую он ни за что не согласился сменить, были туфли» (так описан внешний вид Хоттабыча в издании 1940 года, в поздних изданиях внесены небольшие изменения: костюм стал парусиновым, а сафьяновые туфли – розовыми).
Вот и представьте себе бородатого деда в белых одеждах и розовых тапочках. Ну, разве он не из тусовки «пикейных жилетов» у кафе «Флорида» в Черноморске?..

Прежде чем познакомиться с прочими «местечковыми» привычками старого джинна, обратимся, наконец, к историческим особенностям издания сей книги. Лагин писал «Хоттабыча» в 1938 году для «Пионерской правды» и журнала «Пионер», где повесть печаталась из номера в номер. А отдельной книжкой она вышла в 1940 году, почти не отличаясь от газетно-журнального варианта. Зато уже после войны повесть увидела свет в сильно преображенном виде. Объем увеличился. Появилось около десятка новых глав. Добавились арабески. Мелкие причинно-следственные недоразумения, встречающиеся в первом издании, были устранены. Все, что можно было причесать, было прилизано и припомажено. Однако, не соблазняясь в целом прелестями сравнительного анализа, обратимся лишь к одной-единственной строчке, самой, может быть, важной во всем этом трогательном повествовании. Наиболее феерично и самозабвенно колдует Хоттабыч на арене цирка. Характер волшебных буйств джинна – апокалиптичен. Артисты тают в воздухе, зрители со свистом возносятся за пределы купола, оркестр сжат до размеров горошины и закатан в правое ухо возбужденного джинна. И когда хозяин-пионер приказывает все привести в изначальный порядок, Хоттабыч соглашается, правда, неохотно, ссылаясь на сильную усталость. Вот как выглядит сей акт волшебства в послевоенном издании:


«Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное и очень длинное слово и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену».

Кстати, во всем повествовании вы не найдете примеров магических заговоров Хоттабыча. Никаких «трахтибидохов». Молчание. В лучшем случае – «очень длинное слово». Но не в издании 1940 года. Там сцена в цирке выглядит чуть-чуть иначе:


«Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово «лехододиликраскало» и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену».

Лехододиликраскало! Давайте понаслаждаемся, давайте посмакуем это «заклинание»! Лехододиликраскало. То есть «Лехо доди ликрас кало». Традиционное ашкеназийское произношение стиха «Леха доди ликрат кала», известного каждому еврейскому мальчику, родившемуся в Витебске в 1903 году и успевшему пройти университеты хедера. «Иди, мой друг, навстречу невесте!» Стихи, которые каждый богобоязненный еврей с чувством и очень громко распевает каждую пятницу вечером. Напомним продолжение – «пней шабес некабело» (с тем же ашкеназийским прононсом) – «встретим лик Субботы».
Вот вам и «ха-ха-ха, Хоттабыч»! До того наколдовался, так устал, что вспомнил о Шабате… Но почему все-таки «леха доди», а не что-нибудь другое, тоже популярно-предсубботнее, например «шалом алейхем малахей ха-шарет» («мир вам, ангелы служения»)? Ну, прежде всего, потому, что литургический гимн «Леха доди» составлен тоже «волшебником» – цфатским каббалистом Шломо Алкабецом. Текст сей составлен по всем правилам метафизической науки: начальные буквы строф образуют акростих имени автора, и в тексте присутствует рефрен заклинания – «иди, мой друг (или – возлюбленный), навстречу невесте». А суббота как невеста – это классический талмудический образ (трактат Шабат, 118б-119а).
Но может, кроме царицы-Субботы, есть еще одна невеста, навстречу которой бежит Гинзбург, сопровождаемый верным оруженосцем Хоттабычем? А вот еще один интересный факт: повесть бедна женскими персонажами. Да их просто нет. Сквозные проходы бабушки и мамы Вольки Костылькова не в счет. Правда, в одном из послевоенных изданий появляется строгая, но справедливая учительница географии, за которой охотится разгневанный Хоттабыч и которую пытаются спасти от ярости джинна друзья-пионеры. Никакой романтики. И никаких невест, никаких подруг у пионеров-героев. Такое ощущение, что всех девочек из московских дворов в 1938 году репрессировали. Жуть. А юных героев вопросы пола вообще не интересуют. И тут правомочно задать вопрос, а сколько же им лет, этим сексуально-недоразвитым детишкам? На первой же странице есть ответ, только в разных изданиях он и звучит по-разному. В поздних редакциях Вольке дают 11-12 лет, а вот в издании 1940 года сказано отцом героя: «Парню тринадцать лет». То есть, с еврейской (хоттабычевой) точки зрения, Волька ибн (бен) Алеша достиг совершеннолетия и стал потенциальным женихом. Но, как было уже сказано, никаких невест! Кроме «леха доди»…
И вот когда я уже утвердился в мысли, что, наверное, в личной жизни автора в 1938 году явно произошла какая-то душераздирающая драма, как получил неожиданное тому подтверждение. Иерусалимский поэт Гали-Дана Зингер, с сочувствием выслушав мои стенания по поводу отсутствия хоттабычевой невесты, посоветовала познакомиться со сказкой английского писателя Ф.Энсти (Томас Энсти Гатри, 1856-1934) «Медный кувшин», сюжет которой нам, кажется, уже знаком: молодой лондонский архитектор выпускает на волю из медного кувшина джинна, заточенного туда царем Соломоном. Сомнений в том, что Лагин читал эту дивную повесть, нет никаких. Уж слишком много совпадений в сюжетах. Да и зеленый джинн Факраш-эль-Аамаш так же, как и Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, вполне антропоморфен и геронтичен. Вот что рассказала в 1980 году дочь писателя Наталья Лагина: «Много лет спустя отец показал мне дореволюционного издания книжку английского писателя Ф.Анстея «Медный кувшин», попавшую ему в руки еще в 1916 году и в какой-то мере подтолкнувшую его к первоначальному замыслу будущего «Хоттабыча»».
Так вот, если Лагин и позаимствовал у Ф.Энсти сюжет и отчасти героя, то кое-чем он не прельстился. И это кое-что, а точнее, кое-кто – невеста. Вся лондонская история с джинном из медного кувшина разворачивается на фоне помолвки героя, который этому событию, отдадим ему должное, придает куда большее значение, нежели появлению в доме сумасбродного чародея. Итак, невеста оставлена в Лондоне, в Москву ее не взяли. В Москве и без баб дел хватает, а посему – долой их, особенно если они служат причиной для излишних душевных переживаний. Но не будем копаться в биографии писателя, тем более что и биографии как таковой нет, кроме строк в литературной энциклопедии о том, что в 1934 году Лагин закончил в Москве институт Красной Профессуры. А что происходило на личном фронте – загадка. Пусть загадкой и остается, а мы не будем метить в пушкиноведы. Но пофантазировать приятно. Вот, спрашивается, почему псевдоним у Гинзбурга – Лагин? Объяснение, что Лагин – это просто-напросто ЛАзарь ГИНзбург, не самое яркое. Куда интереснее вообразить, что псевдоним был взят за пару лет до написания «Хоттабыча» и отражает возраст литератора – 33 года (число 33 записывается буквами «ламед» (30) и «гимел» (3) и читается – «лаг»). Для недоучившегося талмудиста-начетчика, а ныне выпускника института Красной Профессуры, очень даже оригинально. А может «лагин» – это анаграмма слова «галин»? В таком случае мы выяснили имя несостоявшейся невесты… И еще одно задушевно-идиотское, а посему и похожее на истинное, наблюдение: не явилось ли имечко арабское Хоттаб («дровосек», «собиратель сучков») подсознательным слепком со слова «кетуба» (брачный контракт)? Тогда все становится на свои места: личная драма по поводу несостоявшейся свадьбы так сильна, что утешить незадачливого жениха может лишь его давным-давно умерший дедушка, явившийся ab imo pectore в образе всесильного джинна, мудрого целителя печали.
А в том, что Хоттабыч мудр, ни у кого сомнений нет. Напомним один диалог (в разных изданиях он произносится героями в разных местах: то в парикмахерской, то в павильоне прохладительных напитков, но содержание его везде одно и то же; мы же, дабы не нарушать традицию, цитируем издание 1940 года):


«– И пусть обворуют, – жестко ответил Хоттабыч, – так этим смешливым бездельникам и надо.
– Фу-ты, чепуха какая! – вконец возмутился Волька. – Парикмахерская ведь не частная, парикмахерская ведь государственная, старая ты балда!
– Да позволено будет мне узнать, что ты, о бриллиант моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом «балда»? – осведомился с любопытством старик Хоттабыч.
Волька от смущения покраснел, как помидор.
– Понимаешь ли… как тебе сказать… э-э-э… ну, в общем, слово «балда» означает «мудрец»».

И Хоттабыча удовлетворяет это объяснение. Оно ему понятно, ведь мудрец, он кто? Правильно, «муж знания, веры», или «баал дат», или «балдос» в хоттабычево-ашкеназийском произношении. Он не спорит со своим юным другом, а принимает словечко (несколько искаженное в его понимании) на вооружение, чтобы при случае воспользоваться им. Нас тоже удовлетворяет подобная этимология слова «балда», ибо она лишний раз доказывает, что история происхождения старика Хоттабыча и его места в детской литературе, а также всеобщей к нему любви, может послужить назиданием для поучающихся.

Сегодня на https://lilah.forum2x2.ru/forum-f11/tema-t539-15.htm Рувим в негативном контексте позволил себе упомянуть имя рава Меира Кахане (благословенна память праведника).
Поэтому привожу здесь набольшие заметки об этом великом человеке.

(Написано в 2000г.)
Иегуда Мендельсон.

Благословенной памяти, убитому за то, что он был евреем, раву Меиру КАХАНЕ посвящаю.

ВСТУПЛЕНИЕ

Я никогда не удостоился быть «кахановцем». Кибуцное прошлое, воздействие общественного мнения, боязнь репрессий правителей – останавливали меня от этого небезопасного и решительного шага. Я думаю, что так поступали многие.
Его убили, застрелив рукой подосланного и купленного араба в «благословенной» Америке, где служба безопасности поставлена на самом высоком уровне. Убили на глазах многочисленной аудитории на публичной лекции. И – никто не пострадал. Ведь еврея всегда можно безнаказанно убить.
Кто его убил? Это пока невыясненный вопрос. Только мы хорошо знаем, кто желал, жаждал его скорой смерти. Время откроет и это. Его травили все: и советские, и немецкие, и американские, и израильские… Все – скопом. И в Израиле все скопом нападали на него бесконечно, даже, когда он по народному волеизъявлению стал членом Кнессета…
Все, всегда и везде. Короче – ВЕЧНЫЙ ЖИД!
Слава нашему Вечному Жиду!
Все кричали, поминали, поклонялись на могиле у убитого И. Рабина. И никто из них не пришел на могилу еврея, убитого за то, что он был евреем.
Я был на 9-ой годовщине со дня его убийства. Вспомнил перед публикой и перед его сыном, р. Беньямином Зеевом Кахане, два аспекта из моей судьбы.
О том, что во времена нашего Исхода мы ни о ком не знали столько, сколько о раве Меире Кахане.
Он был нашим ЕДИНСТВЕННЫМ ЗАЩИТНИКОМ перед могучей Советией, ни за что не согласной выпустить сынов Израиля.
Я вспомнил эпизод 1988 года, когда держал голодовку у Стены Плача за спасение д-ра Семена Глузмана. Д-р Глузман, психиатр по профессии, первым выступил против карательной психиатрии в истории с генералом Григоренко. За что и отсидел полный срок.
Второй раз его хотели уже «упрятать» навсегда. Вот тогда-то я и объявил голодную забастовку. Один. Один против Советии, один против израильского истеблишмента. Из-за жары (не дали даже поставить зонт над головой), из-за поносов, на третий день был уже «готовый»… Бедная моя жена примчалась из Хайфы и стала умолять, призывать средства массовой информации (прорвалась и к членам Кнессета тоже) спасти отца пятерых детей… Все было напрасно.
Правда, пришел на полчаса известный поэт Хаим Гури. Потом промелькнула в течении пятнадцати минут член Кнессета Геула Коэн… А после пришел пожилой еврей, раввин в темном костюме, и сидел возле голодающего более двух часов.
Это был член Кнессета от партии «Ках», рав Меир Кахане. Тот самый «фашист, бандит», глашатай площадей и оратор Меир Кахане, которого ВСЕ БОЯЛИСЬ, а особенно – наши «друзья» арабы.
Он сидел и говорил тихим, размеренным голосом. Этот раввин отговаривал меня продолжать голодовку, ссылаясь на «спасение души». Моей души, души незнакомого ему еврея…
Таков был рав Меир Кахане (зац”л)
Его не обвиняли ни в коррупции, ни в подкупе избирателей, ни в воровстве, ни в разврате, ни во взяточничестве. Его обвиняли – в ЗАЩИТЕ ЕВРЕЕВ и желании создать настоящее еврейское государство, основанном на законах вечной Торы.

ЖИЗНЬ, ПОСВЯЩЕННАЯ НАРОДУ
(из брошюры «Раввин Меир Кахане. (за”л)

К третьей годовщине со дня убийства», издательства «МАОЗ»)
Не ненависть была символом его жизни, а любовь. Любовь к Израилю. Вот что написал раввин Кахане во вступлении к своей книге «НИКОГДА БОЛЬШЕ!» в 1971 году:
- АХАВАТ ИСРАЭЛЬ! Что означают эти слова? Они означают любовь к еврею, включая самого себя. Еврей обязан любить свой народ.
Большое влияние на воспитание его качеств оказала семья. Мать, Соня, эмигрировала в США из Двинска (Даугавпилс, Латвия) в 1919г. Отец, Ехезкиель-Шрага Коэн, родился в Эрец Исраэль, в Цфате. Из-за экономического положения эмигрировал в Европу, но, предчувствуя «коричневую чуму», переехал в США. Тоска по покинутой родине и надежда вернуться на Святую Землю не покидали его всю жизнь.
Он стал активным сионистом, личным другом и верным соратником Зеева Жаботинского. Разница между ними была в том, что Жаботинский-ревизионист пытался написать новую тору для еврейского народа, а истина содержится в Торе, полученной евреями на Синае. Она и стала основой жизни и деятельности Меира Кахане.
14 лет своей юности Меир Кахане посвятил изучению Торы в известнейшей йешиве «Мир» в Нью-Йорке. Все годы учебы он был активистом «Бейтара».
После окончания учебы в йешиве и получения «смихи» раввин Кахане стал во главе еврейской общины одного из районов Нью-Йорка, параллельно закончив университет на факультете международного права.
Помня свое детство, проведенное в конфликтах с соседями в Бруклине, неграми и итальянцами, особо преследовавших еврейских мальчиков в кипах, он проводил активную воспитательную работу среди еврейской молодежи, пытаясь вернуть ей утерянную национальную гордость и человеческое достоинство.
Кахане стал одним из редакторов «Джуиш пресс», где было множество жалоб евреев на антисемитские выходки, избиения, грабежи, издевательства. Как реакция – в 1964г. раввин Меир Кахане создает «Лигу защиты евреев», борющуюся против антисемитизма и неофашистских, расистских организаций Америки.
В конце 60-х годов свидетельства о страшных репрессиях против евреев СССР стали проникать через «железный занавес».

1968 год…Эхо взрывов в представительствах Аэрофлота и Интуриста в Нью-Йорке прозвучало по всей Америке… «Пресс-конференция», устроенная Лигой в захваченном представительстве ТАСС, вывела проблему советских евреев на первые полосы американских и всех западных газет.
Стало неприличным не помогать советским евреям.
В 1972г. раввин Меир Кахане с семьей репатриируется в Израиль. Он хорошо понял, что пока на территории Израиля проживает значительное количество арабов – мира не будет.
«Вы думаете, что араб с евреями может радоваться в День Независимости? О чем тоскует арабская душа? Или, по-вашему, их можно купить за асфальт, водопровод и электричество, которые мы провели в их деревни? Дешево же вы оцениваете арабов»
В 1976г. р. Кахане разослал тысячи писем по арабским деревням, предлагая добровольно покинуть Израиль, и обещал содействие и помощь при получении виз и переезде в любую страну. Сотни отдельных семей и целая деревня из Галилеи согласились покинуть Израиль. Раввин Кахане посылает письмо в Кнессет на эту тему и… оказывается за решеткой, где ему пришлось побывать еще много раз…
В 1984г. раввин Меир Кахане был избран в Кнессет и стал одним из активнейших парламентариев Израиля. Все, связанное с судьбой еврейского народа, волновало его: он боролся против социалистической экономики, за реформы в системе образования, сегодня основанной на чуждых еврейской традиции доктринах, против партийного засилья в средствах информации. Он следил за решением проблем сотен неблагополучных семей, особенно наркоманов, за судьбами еврейских девушек, вышедших замуж за арабов и подвергающихся издевательствам со стороны арабских родственников и соседей.
В 1986г. он разработал проект абсорбции массовой алии, который даже не был рассмотрен комиссией по алие и абсорбции, членом которой раввин Кахане являлся.
Чтобы избавиться от этой «белой вороны» левые активисты прилепили Кахане ярлык расиста за его отрицательное отношение к израильским арабам.
На основании поправки к Основному закону о выборах в 1988г. движение КАХ не было допущено к выборам в Кнессет.
В 1990г. Меир Кахане отправился в ежегодное турне по США, чтобы предупредить американских евреев: пора покидать галут, пора репатриироваться в Израиль, пока еще не поздно…
Последний год жизни раввин Меир Кахане повторял: «Меня так ненавидят, что готовы убить. Но я не хотел бы погибнуть от руки еврея».
Его убил араб, проникший на одну из его лекций в Нью-Йорке. Сбылось.


СТАТЬИ ПИСАЛИСЬ ДАВНО...

Уже сменил покойного Рабина «неудачник» Перес, создавший реальность, когда уже нельзя не отдавать землю Израиля не евреям. Уже отмучал свою каденцию Биби Натаниягу. Уже стал главой тот самый Барак …
Но ничего не изменилось, а только добавилось. Ведь евреи без Торы – не евреи.
Переса «ушли», Натаниягу таскают по допросам по сей день, обвиняя в финансовых нарушениях. Барака тоже уже обвиняют в финансовых нарушениях предвыборного периода. Да и покойный Рабин тоже «уходил» с поста за финансовые нарушения во время пребывания в Америке.
И это – все – ГЛАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА ИЗРАИЛЯ!

9 мая 2008 года, четвертого ияра по еврейскому календарю, как раз в день поминовения павших солдат Израиля (Йом-Азикарон) перестало биться сердце Шмуэля Каца, одного из семи высших командиров ЭЦЕЛя, одного из основателей партии "Херут", историка, писателя, журналиста и издателя.
Он жил и умер как солдат, никогда не сложивший оружия, всегда в бою с врагами еврейского народа. Его книги и статьи продолжают его борьбу. Йехи зихро барух.



Шмуэль Кац был одарен разнообразными талантами, но главное - он был великим пропагандистом, который всю свою жизнь отстаивал право еврейского народа на Землю Израиля.

Он родился 12 сентября 1914 г. в Южной Африке, в Йоханнесбурге. В 1930 г. он стал членом Бейтара, в 1932 г. членом общества "Возрождения ивритской культуры", в 1932-34 гг. членом Совета молодежи сионистской организации Южной Африки, в 1939 г. по просьбе Владимира Жаботинского переехал в Лондон, где основал и редактировал газету ревизионистского движения "The Jewish Standard", а в 1943-44 гг. стал членом редакционной коллегии "Daily Express". В 1946 г. он вернулся в Эрец Исраэль. В 1947 г. Кац стал членом высшего командования ЭЦЕЛя, занимался "хасбарой" (пропагандой для заграницы) и был представителем ЭЦЕЛя. В 1948 г. вместе с Менахемом Бегином и другими ревизионистами и членами ЭЦЕЛя основал парию "Херут" (Свобода) и с 1948 по 1951 гг. был членом исполнительного комитета "Херута". В 1967 г. стал членом совета "Движения за восстановление Великого Израиля" и писал статьи в постоянной колонке под названием "Зот Гаарец". В 1971 г. помог основать в США организацию "Americans for a Safe Israel " (Американцы за безопасный Израиль), которая ведет пропаганду на Капитолийском холме и в СМИ за право евреев на Эрец Исраэль. В 1977-78 гг. он был советником М.Бегина по информации, но ушел из "Херута" в 1978 г.

За свою долгую жизнь Шмуэль Кац видел многое. Он ступил на землю Израиля в 1936 г. Он пережил расстрел "Альталены", которую помог привести в Эрец Исраэль, видел все войны с арабами, победы, поражения, посредственных лидеров, тиранию, преследования правых и религиозных евреев. Он был активным участником и летописцем, борцом и воином, пропагандистом и защитником еврейского народа.

Поговорив с пастором-любителем и президентом-антисемитом Джимми Картером, которому, по просьбе Бегина, он должен был объяснить святость Земли Израиля, не подлежащей обмену ни на какие договоры, Кац ушел в отставку. Он понял тщетность своих попыток и пришел к убеждению, что должен уйти из правительства, принявшего под нажимом Картера решение о переговорах с Садатом и отдаче Синая. К изумлению Бегина, который нарушил свое обещание о назначении Каца главой отдела информации для заграницы и теперь попытался удержать Каца, предложив ему место посла в ООН, Кац отказался.

"Days of Fire" ("Огненные дни") (1966) - так называлась первая книга Каца о борьбе ЭЦЕЛя против англичан и арабов за еврейскую землю. Это название подошло бы для описания его жизни, в течение которой этот скромный и обаятельный человек вел прицельный словесный огонь по врагам евреев. В "Days of Fire" он первым раскрыл историю обмана, когда англичане под предлогом "технических трудностей" отказались бомбить Освенцим. Используя документы из английских и сионистских архивов, Кац рассказал, как Сохнут послал в июле 1944 г. письмо министру иностранных дел Энтони Идену с просьбой бомбить подъездные пути к Освенциму, по которым везли сотни тысяч венгерских евреев для уничтожения в газовых камерах. Только 1 сентября, спустя 57 дней, British Foreign Office послал ответ Сохнуту, а за это время была истреблена большая часть евреев Венгрии", - писал Кац, - "Бомбардировка - сообщил Foreign Office - невозможна в силу огромных технических трудностей".

Кац указал на то, что летом 1944 г. Черчилль приказал ВВС сбросить припасы для польской Армии Крайовой. Несмотря на то, что припасы могли быть перехвачены нацистами, Черчилля не смутили "технические трудности". Был совершен 181 вылет. Самолеты вылетали с авиабазы Фоггиа в Италии. Просьбу Сохнута было гораздо легче выполнить: Освенцим находился на 200 миль ближе к Фоггии, чем Варшава. Железная дорога из Будапешта и сам Будапешт были легко достижимы. После войны командир королевских ВВС маршал авиации А.Харрис сказал, что не помнит, чтобы его просили о такой операции, и подтвердил ее выполнимость.

Позже историк Д.Вайман рассказал о рейдах ВВС Англии и Америки на нефтезаводы, расположенные вблизи Освенцима, и о суждениях официальных лиц, которые отказывались бомбить концлагерь.

"Последний раз я увидел его за две недели перед Пейсахом", - пишет журналист Исраэль Мейдад, - "он как раз вышел из больницы, где ему ампутировали нижнюю часть левой ноги. Он повторил, как и несколько лет тому назад, что, по крайней мере, его голова находится в прекрасном состоянии. И это было правдой. Он всегда был в курсе всех событий, шутил и высказывал испепеляющую критику израильских лидеров. Нам обоим было ясно, что ему тяжело переносить свой пессимизм, и я уверен, что это ухудшило физическое разрушение его тела. У каждого из нас есть публичная сторона, и в этой роли Муки был выше других. Как неофициальный дипломат, участник научных семинаров, как советник, комментатор и писатель, он был непобедим и неутомим. Злым я видел его редко, но если это случалось, то слова и тон его были беспощадны. Он умел критиковать, если видел ошибку. Но был добрым, великодушным и заботливым и иногда признавался мне, что он всегда хотел быть только "идише Менч" - хорошим евреем".

"Я никогда не был так пессимистичен насчет ситуации в Израиле, как сейчас. Мы находимся в ужаснейшем положении", - сказал Кац в феврале 2008 г. в интервью "New York Sun". "Портрет Жаботинского нужно снять со стены Центра Ликуда", - сказал Кац журналисту Э. Йегеру в декабре 2005 г., - "я не хочу, чтобы он "видел" и "слышал", что там происходит. Ушли из Газы, теперь будут убивать евреев в Ашкелоне. Арабы развязали войну, а мы отвечаем им, как будто это простая перепалка. Когда они говорят, что они хотят уничтожить Израиль, что у нас нет права на существование, они именно это имеют в виду. Газа не будет нашей последней уступкой, вы увидите. Но мы можем победить в этой войне. Просто пока мы еще не выиграли".

Когда Жаботинский увидел статьи 22-летнего Каца, он сказал: "Я хочу искренне поздравить Вас, здесь есть абсолютная ясность, веская простота, захлихкайт (точность), с которыми Вы излагаете самую запутанную ситуацию". Эту способность Кац сохранил до самых последних дней.

Такова судьба великих людей. Его игнорировали, старались сделать его незначительным паникером. Его слышали многие, но прислушивалось меньшинство. История воздаст ему по заслугам.

Источник: http://world.lib.ru/s/shwarc_n/shmuelkatz.shtml

"БУХЕНВАЛЬДСКИЙ НАБАТ"
или
"В ОПАЛЕ ЧЕСТНЫЙ ИУДЕЙ"

…И было срамом и кошмаром
Там, где кремлевских звезд снопы,
Или Абрамом или Сарой
Явиться посреди толпы.
Стихотворение, из которого взяты эти строки называется "К евреям Советского Союза" и написано оно в 1971 году. Конечно, представить себе, что оно было тогда же напечатано, просто невозможно. Могу с уверенностью сказать, что его вообще и до сих пор никто не читал. Однако, у незаурядного, талантливого поэта, написавшего эти строки, есть одно-единственное стихотворение, известное буквально всем. Это слова песни "Бухенвальдский набат".
Люди мира, на минуту встаньте,
Слушайте, слушайте:
Гудит со всех сторон.
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон…
Это кажется невероятным, но за десятилетия жизни этой песни, облетевшей весь мир, переведенной на множество языков, в Союзе при исполнении ее никогда (!) не объявлялось имя автора стихов. Хотя автор, конечно, был, и звали его Александр Соболев.
Известный писатель Константин Федин дал тогда такую оценку словам этой песни: "Я не знаю этого поэта, я не знаю других его произведений, но за один "Бухенвальдский набат" я поставил бы ему памятник при жизни".
"Памятник" при жизни поэт получил, но совершенно в духе социализма. Советская власть с каким-то садистским упоением уничтожала собственную культуру. Сегодня мы знаем: убивали, как Бабеля, гноили в лагерях, как Мандельштама, позорили, как Пастернака, изгоняли из страны, как Галича… Несть им числа…
Поэта Александра Соболева просто замалчивали, нигде не печатали, преследовали, не давая возможности донести свое творчество до читателей и слушателей…
Он родился в 1915 году в одном из местечек Украины. Был младшим ребенком малосостоятельной, но многодетной еврейской семьи. Слагать стихи начал очень рано, примерно с семи лет, но это "баловство" в семье не поощрялось. Рано оставшийся без матери, мальчик, после окончания школы был отправлен к старшей сестре в Москву и определен в школу ФЗУ. Закончив ее, получил звание слесаря и стал самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
Юноша, мечтавший о литературе, стал учиться в литобъединении, начал печататься в заводской многотиражке. Затем работал в печати, писал, кое-что печатал. Но наивная мечта молодости о справедливости и свободе не уживалась в его сознании с реалиями кровавого коммунистического террора. За полвека своего поэтического творчества он не посвятил Сталину ни строчки. Его гипертрофированная честность не допускала никакого приспособленчества. А это значит, что жизнь его с самого начала творческой деятельности была очень нелегкой.
Пришла война и он ушел воевать. Был пулеметчиком стрелковой роты, то есть воевал на передовой. Несколько ранений и две контузии – вот "трофеи", принесенные с войны.
Инвалид Великой Отечественной,
Кровь твоя на траве, на песке, на снегу…
Нет, не только твое Отечество –
Вся планета, все человечество
Перед тобою в долгу, в неоплатном долгу.

Кто-то с фронта вернулся счастливый – целый!
Кто-то мертвый – бессмертный – в землю зарыт.
Ну, а ты возвратился, в общем и целом, ничего…
Так, не жив и не мертв – инвалид!
Пожизненная вторая группа инвалидности – это значит, что не разрешается работать на штатной работе. А у него погибли все близкие. Его призывают на трудовой фронт, отправляют слесарем на военный завод, дают койку в общежитии и карточку на хлеб. Так началась его мирная жизнь.
Вскоре его назначают ответственным секретарем в заводскую многотиражку. Здесь он себя показал не только хорошим журналистом, но и великолепным сатириком. Газета начала борьбу с управлением завода против злоупотреблений, против разнузданности, против использования руководителями своего положения и тому подобное. В результате секретарь ЦК партии на заводе пригрозил журналисту, чтоб "не лез не в свое дело".
И его уволили и отправили "на лечение в психбольницу". Четыре долгих года мотался он по больницам и госпиталям…
Еще работая на заводе он женился на русской девушке-журналистке. Молодая семья жила впроголодь, не имея постоянного заработка. Только любовь и взаимопонимание давали им силу для дальнейшей жизни. Поэта не принимали никуда на работу, нигде не печатали его стихов, всячески подчеркивая, что еврею в журналистике делать нечего. Мало того, его русскую жену уволили из Московского радиокомитета вместе с евреями-журналистами, а затем предложили восстановить на работе, "если она разведется с этим евреем". Здесь хочу вспомнить стихи, полные сарказма, А.Галича:
-Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду!
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото!
……………………………………..
Промолчи, промолчи, промолчи.

Как инвалид он получил "квартиру" – убогую комнатенку без воды, отопления и других удобств. Два журналиста, они влачили жалкое полуголодное существование, а все то, что он писал в те годы, отправлялось "в стол".
В 1959 году Александр Соболев услышал о создании мемориального комплекса в Бухенвальде. Его – еврея, фронтовика, поэта так потрясло это сообщение, что он закрылся в комнате и через два часа прочитал жене слова, ставшие потом песней. Ни одна газета не взялась их напечатать, никого они не заинтересовали. Но в это время должен был состояться фестиваль молодежи в Вене, и поэт рискнул послать стихи в комитет подготовки к фестивалю, а затем отправил их композитору Вано Мурадели. Потрясенный композитор ответил такими словами:"Пишу музыку и плачу,.. да таким словам и музыка не нужна! Я постараюсь, чтобы было слышно каждое слово!!!"
Действительно, песня получилась "литая", в ней неразрывно едино совместились слова и мелодия. А когда в Вене ее исполнил свердловский хор студентов, она сразу стала известной и любимой во всем мире. Ее переводили на десятки языков. Это полный триумф! Ее исполнял и хор им. Александрова, и самодеятельные коллективы, детские ансамбли и выдающиеся певцы…
В 1963 году песня была выдвинута на Ленинскую премию…
Но – это трудно объяснить молодому человеку – не допустили до премии этого безвестного поэта, не имеющего покровителей, да еще с неподходящей 5-ой графой! Что двигало партийными деятелями, всячески замалчивающими творчество Соболева? Что толкало на отрицание его творчества поэтов, критиков, деятелей от литературы? Скорее всего, это была элементарная зависть, замешанная на указании сверху, плюс торжествующий антисемитизм…
Но песня шагала по планете, песню пела вся страна, не задумывающаяся, почему у песни только один автор – композитор.
Однажды ему позвонили ночью домой и пригрозили: "Мы тебя прозевали, но голову поднять не дадим!" И не давали! Всю жизнь. До самой смерти.
Песню пел весь мир. Пел много лет.
Однажды в Москву приехал японский хор "Поющие голоса Японии". Поэт слушал их концерт:
Я это надолго запомню:
Концертные два часа
В Москве звучат "Японии
Поющие голоса"…
И вдруг загудел над нами
"Бухенвальдский набат".
И снова безвинно сожженные
Строились к ряду ряд…
Слова, в России рожденные,
Японцы как клятву твердят.
Через двадцать лет после создания песни, в 1979 году газета "Культура и жизнь" напечатала статью Игоря Шаферана, в которой были такие слова: "Это песня – эпоха, и скажу без преувеличения – мир замер, услышав эту песню".
Да песня "Бухенвальдский набат" – был звездный час поэта Александра Соболева. Но она стала и трагедией всей его жизни.
Он был очень разносторонним и талантливым человеком. Его песни, написанные с Анатолием Новиковым, Борисом Терентьевым и другими композиторами стали популярными и исполнялись лучшими коллективами. "Вечный огонь", "Голуби мира", "Голос страны моей", "Роза на море" – вот далеко не полный перечень песен, написанных на его стихи.
Сквозной темой его творчества стала война и борьба за мир.
…На бойне той я был солдатом
И с бойни той пришел назад.
Какую я тянул упряжку
Сквозь дождь и снег, и день и ночь!
Сказать, что это было тяжко –
Неправда: было мне невмочь.
Такого адского накала
Не смог бы выдержать металл.
Но чудо! Я не умирал,
И начиналось все сначала…
Именно во фронтовые годы осознал себя поэт гражданином и патриотом всей планеты Земля. (Кстати, это тоже возмущало власть могущее партийное руководство в его песне. Как, считали они, мог он обращаться к "людям всей земли?" Ведь это, по их мнению, моральная эмиграция!).
Ведь только мы, народы, только мы,
За нашу Землю только мы в ответе.
В другом стихотворении:
…Не сатана, несущий зло вовек,
Не ценящий живое и в полушку,
А человек, подумать – человек! –
Свой дом, свою планету "взял на мушку".
Еще:
Отныне по земле шагает Бог –
Раскрепощенный человеком атом.
Что принесешь ты Миру, божество, -
Иль смерти мрак, иль жизни торжество?
Мог ли такой человек пропустить в своем творчестве трагедию Афганистана?
Одно из его стихотворений на эту тему буквально потрясает. Уже одно название "кричит": "В село Светлогорье доставили гроб". (Такое сильное противопоставление – "Светлогорье" и "гроб"). А затем картина прощания:
…И женщины плакали горько вокруг,
стонало мужское молчанье.
А мать оторвалась от гроба , и вдруг
Возвысилась как изваянье.
Всего лишь промолвила несколько слов:
- За них – и на гроб указала, -
призвать бы к ответу кремлевских отцов!!!
Так, люди? Я верно сказала?
Вы слышите, что я сказала?!
Толпа безответно молчала –
РАБЫ!!!
Да, рабы, выращенные и воспитанные партией, рабы страны-тюрьмы…
И рядом с этими высокогражданскими строчками огромное количество лирических стихотворений, - теплых, нежных, трогательных.
Звоном с переливами
Занялся рассвет,
А меня счастливее
В целом мире нет.
Раненный, контуженный
Отставной солдат,
Я с моею суженой
Нищий, да богат…
Или:
Красные искры, желтые искры –
Праздник осенней метелицы.
Кружатся листья, падают листья,
Падают тихо и стелются.
Уже тогда, в 60-70-х годах он, прозорливый, как настоящий Поэт, обращает внимание читателя на необходимость беречь Землю.
Земля наша – добрая мать,
Без нее – ни дышать и ни жить,
Землю нельзя просто топтать,
Землю надо любить.
Очень ярко выражался талант Ал.Соболева в сатире. Единственный журнал, печатавший его произведения – это "Крокодил", редактор которого, Мануил Григорьевич Семенов, впал в немилость из-за такой смелости. Большое количество стихотворных фельетонов, острых и злых, создали славу журналу. А поэт от "Крокодила" получил награду и даже была напечатана небольшая книжечка фельетонов. Но большая часть его сатирических произведений писалась, конечно, в стол. Судите сами, можно ли было напечатать такую, например, эпиграмму на Суслова:
Ох, до чего же век твой долог,
Кремлевской банды идеолог –
Глава ее фактический,
Вампир коммунистический.
Русский поэт еврейского происхождения Ал.Соболев по-настоящему любил свою Родину – Россию. И поэтому страдал ее страданиями.
Утонула в кровище,
Захлебнулась в винище,
Задохнулась от фальши и лжи…
Как ты терпишь, Россия,
Паденье свое и позор?!...
– " –
Кто же правит сегодня твоею судьбой?
- Беззаконие, зло и насилие!
Наследие Соболева есть и проза: роман "Ефим Сегал – контуженый сержант". Произведение автобиографическое и поэтому особенно ценное. Идея романа сводится к тому, что общество развитого социализма – явь тоталитарного государства, а герой сражается с системой и терпит полное поражение. Как и все другие произведения Соболева, роман увидел свет спустя много лет после его смерти.
Затюканный, никому не нужный, лишний в этом обществе, так и не увидев напечатанными свои произведения ушел из жизни опальный поэт…
Ни в одной газете не напечатали о нем ни строчки.
Ни один "деятель" от литературы не пришел проститься с ним.
Просто о нем никто не вспомнил.
В 90-х годах, уже в преклонном возрасте, верная, преданная и любящая вдова его – Татьяна Соболева – начала длительную, изматывающую борьбу с властями, "собратьями по перу", издателями за восстановление честного имени поэта, отдавшего Родине здоровье, силы, молодость и ничем никогда не запятнавшего себя. Рассказ о ее "хождении по мукам" – это история отдельная. Поэтому отметим только факты.
С помощью ЕКА (Еврейская Культурная Ассоциация) небольшим тиражом был издан сборник его стихов (еще им самим подготовленный к печати) "Бухенвальдский набат".
Были изданы 2 диска с его патриотическими песнями. И среди них "Навечно с живыми":
От старших и до новых поколений
Внимай, внимай народ родной земли,
Мы не погибли на полях сражений:
На марше ураганных наступлений
С Победой мы в бессмертие вошли…
Чтобы издать роман "Ефим Сегал" за свой счет в 1999 году (тиражом "аж 1000 экземпляров") вдове пришлось ни больше, ни меньше – продать свою трехкомнатную квартиру.
В 2006 году вышла ее книга (не забывайте – она же журналист) "В опале честный иудей"… (тираж 500 экземпляров), сердечный памятник другу и мужу. Она закончила ее писать в 2005 году. Ей было 82 года.
Увы, пятого "достижения" не было. Она просила установить на Поклонной горе в Москве, на Мемориале плиту со словами "Бухенвальдского набата"; четырежды обращалась в приемную Президента России Путина, ей отказали.
В своей книге она расставила все согласно табели о рангах: назвала фамилии тех, кто хоть как-то помогал ее мужу и не забыла его гонителей. Вот "эпилог":
"Я писала эту книгу искренно, честно. С болью и горечью. С надеждой быть услышанной. Чистосердечные дары принято сопровождать цветами. Вот я и предлагаю для обозрения самосостоявшийся букет: "Ату его, жида, ату!" Смотрится?
Запомним это имя – Александр Соболев – еврей, солдат-фронтовик, инвалид ВОВ, поэт, писатель, человек…
Если не мы – то кто же?
М.Токарь, Алматы

брюзга пишет:"БУХЕНВАЛЬДСКИЙ НАБАТ"
или
"В ОПАЛЕ ЧЕСТНЫЙ ИУДЕЙ"

Спасибо!

А вот как это выглядит в изложении "Аргументов и фактов":



Кто написал слова «Бухенвальдского набата»?
Недавно по радио звучала песня моей молодости «Бухенвальдский набат». Назвали композитора — Мурадели. Про автора слов не сказали ничего. Поймала себя на том, что и я его не знаю. Слышала только, что стихи были написаны неизвестным заключенным концлагеря на стене барака. Может быть, у вас есть более точная информация?

О. А н т о н о в а

СТИХИ на стене барака — одна из многочисленных легенд, существующих вокруг «Бухенвальдского набата». Этого не могло быть, потому что колокольный звон, о котором поется в песне, впервые прогудел в день открытия мемориала на месте концлагеря в 1958 г. Сообщение об этом событии услышал по радио фронтовик Александр Соболев. Через два часа были написаны строчки: «Люди мира, на минуту встаньте!..» Стихи опубликовали в «Труде.» Несколько дней спустя композитор Вано Мурадели говорил поэту по телефону: «Пишу музыку и плачу… Какие стихи!» Песня пришлась как нельзя кстати — ее повезли на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Австрии, где она произвела на людей ошеломляющее впечатление. Переведенная на многие языки, она взбудоражила весь мир.

А вот у ее создателя Александра Соболева судьба сложилась иначе. В 1944 г., демобилизовавшись с фронта после двух контузий, Соболев работал в литейном цехе авиамоторного завода и вел в многотиражке сатирическую рубрику, которую ждали в цехах, но недолюбливали в среде управленцев. Вскоре «по сокращению штата» Соболев был уволен, несмотря на закон, запрещающий увольнять инвалидов войны. В газетах «Гудок», «Строительная», «Труд» и «Вечерняя Москва» стали появляться его стихи и фельетоны. Тогда требовалась литпродукция определенного толка, Соболев же за всю свою жизнь не посвятил ни единой строчки партии и «отцу народов». Учитывая идеологические установки тех лет, можно понять, по каким причинам он не утверждался как поэт.

В 1962 г. Соболев и Мурадели оказались в числе соискателей Ленинской премии — за одну только песню! — случай уникальный в нашей культуре. И здесь возникла «непреодолимая» проблема: Соболев не являлся членом Союза писателей, не имел диплома, где в графе «профессия» значилось бы «поэт». Тогда решили дать премию только Мурадели… Нонсенс — из песни слов не выкинешь… Поэт стал понимать, что его имя отстраняется от его стихов. Очень много писали о Мурадели. Восторженные письма со всего мира приходили мешками. Но Соболев о них ничего не знал, ни разу в жизни он не дал ни единого интервью, и никто не желал публиковать его новые стихи. Почему? Вскоре после взрыва популярности «Бухенвальдского набата» в квартире Соболева раздался телефонный звонок: «Мы тебя прозевали, но голову поднять не дадим…» Вычислить недовольных было несложно — «нормальная» реакция на успех нелучшей части собратьев по перу — на пути в СП перед Соболевым громоздился клубок интриг, сквозь который он предпочел не продираться. В те годы членство в СП раз и навсегда определяло социальный статус литератора со всеми вытекающими профессиональными и бытовыми преимуществами. Отсутствие же членского билета причислило Соболева к «рангу неписателей и непоэтов» со всеми вытекающими проблемами и «не положено!». Он работал «в стол», в полной изоляции. Правда, стабильно получал ежемесячный гонорар за повсеместное исполнение знаменитой песни. Это и спасало, иначе не выжил бы.

Умер Александр Соболев в 1986 г. Ему был 71 год. О кончине поэта знали только близкие люди. Его вдова Татьяна Соболева, поменяв трехкомнатную малогабаритку на однокомнатную квартиру, издала на вырученные деньги малым тиражом две книги Александра Соболева — сборник стихов «Строки-арестанты» и роман. Сорок лет она разделяла судьбу своего мужа, терпела и страдала за него и вместе с ним и до сих пор надеется, что к таланту должно прийти признание. Несмотря ни на что.




Арина АБРОСИМОВА

Кто вы доктор Керстен?


В истории Второй мировой войны еще немало "белых пятен", по разным
причинам утаенных, недоразгаданных тайн. Одна из наиболее, на наш
взгляд, значительных Феликс Керстен.

Благодаря фильму Спилберга, обошедшему почти все экраны мира, хорошо
известен "список Шиндлера". На счету немецкого предпринимателя,
владельца завода по изготовлению посуды на территории концлагеря, 800
спасенных евреев. Шиндлер отнюдь не самых честных правил выпивоха,
бабник, по своей натуре авантюрист по праву еще при жизни был признан
праведником народов мира. Его имя известно миллионам.

В "списке Керстена" личного врача рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера 800
тысяч вырванных из лагерей смерти узников разных национальностей, в
том числе 63 тысячи евреев. Цифры эти кажутся чистой фантастикой.
Половины, даже четверти их достаточно, чтобы признать Феликса Керстена
гуманистом 1 всех времен и народов Почему же его имя долгие годы
оставалось в тени? А в Советском Союзе, как и во многих других
странах, вообще было неизвестным.

Впервые я встретил упоминание о Керстене в мемуарах шефа внешней
разведки Третьего рейха генерал-лейтенанта СС Вальтера Шелленберга. Я
вкратце рассказал о Керстене в опубликованном в разных изданиях очерке
о немцах, которые не убивали, а спасали евреев в годы Второй мировой
войны.
Повторю то, что представляет интерес для дальнейшего нашего повествования.
Шелленберг лично знал Керстена, неоднократно встречался с ним в
Берлине, Житомире, где в годы войны располагался штаб Гиммлера, по
соседству с Вервольфом. "Без него (Ф.Керстена. Б.Х.), пишет в своих
мемуарах Вальтер Шелленберг, Гиммлер просто не представлял, как
избавиться от недугов... О Керстене сам Гиммлер и люди из его
окружения говорили, что он обладает исключительным даром внушения...
Этот кругленький, толстенький, мало привлекательный на первый взгляд
человек имел власть над Гиммлером и сумел это использовать самым
лучшим образом, при этом постоянно рискуя"

30 мая 2001 года у нас были съемки в Яд ва-Шеме (Иерусалим) фильма
"Млын" о праведниках мира, спасителях евреев в годы Второй мировой
войны. Рассказывает о них в фильме директор отдела "Праведники Народов
Мира" Мордехай Палдиель. Мы знакомы не один год, общаемся без
переводчика на идиш. После съемок я рассказал ему о Керстене. Реакция
была мгновенной: "Мэ рэдт" "Говорят". Т.е. мало ли что могут сочинить.
Своим неверием господин Палдиель в какой-то степени невольно заразил и
меня. Я, однако, решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

Обращался в Институт Гете (Киев) глухо. Летом 2003 года я в составе
делегации бывших узников гетто и концлагерей побывал в Германии.
Благодаря стараниям Маргрет и Вернера Мюллеров (Кельн), уже после
отъезда нашей делегации, я смог остаться в ФРГ еще на какое-то время.
В Берлине остановился у моих давних добрых друзей Ледеров. С Гюнтером
Ледером мы знакомы, считай, лет сорок, встречались неоднократно в
Киеве, Берлине. Он не раз помогал мне в сложных обстоятельствах. Но на
сей раз к моим планам отнесся скептически: "Борис! Что ты задумал? Это
нереально. Чтобы попасть в архив бундесвера, требуется ходатайство
университета. Да и времени понадобится не менее трех-четырех недель".

Гюнтер, однако, необходимые справки навел. Забегая вперед, отмечу:
обошлось без ходатайств. Я представился по телефону сотруднику архива,
объяснил, что меня интересует, и услышал ответ: "Приходите завтра".

Берлинский филиал архива. Десятки зданий. Город в городе. Оформление
пропуска отняло от силы пять минут.
...В читальном зале перелопатил десятки папок. Нашел кое-что о
Керстене. Да, спасал многих, в том числе и евреев. Но во всех этих
материалах не было ответа на самые главные вопросы: как и почему? Но
первые шаги были сделаны. В Берлинском филиале меня снабдили>
необходимыми адресами. До моего отъезда из Берлина 21 августа в
Кобленц ушло (спасибо Гюнтеру) письмо, адресованное президенту
федерального архива. Ответ сотрудницы архивы госпожи Нойберт датирован
16 сентября.

Почти месяц понадобился на сбор необходимых материалов. Зато каких!
"Пересылаю Вам в дополнение к этому письму некоторые документы,
которые касаются личности Феликса Керстена, в том числе биографию,
которая находится в Мюнхенском архиве, а также копию статьи Герберта
Петерсена из Ежегодника балтийских немцев (т.13, 1966 г.),
обнаруженную в здешней служебной библиотеке". (Здесь и далее перевод с
немецкого.)
К этим документам мы будем обращаться не раз.

"Человек с исцеляющими руками" (из биографии)

Феликс Керстен родился 30 сентября 1898 года в семье балтийских немцев
в эстонском Дорпарте. Он изучал сельское хозяйство и три года работал
агрономом. На сегодняшний день немного известно об этом периоде его
жизни. "Однако, замечает один из первых биографов Ф.Керстена Герберт
Петерсен, можно констатировать: его устойчивая, трогательная любовь к
своей прибалтийской родине, к селу, в котором он провел первые годы
своей жизни, во многом определили его характер, его дальнейшую
открытую интернациональную позицию. Эта его позиция уважения ко всем
народам восходит корнями к "исконно сельской улице", как называют
эстонцы свою страну".

Осенью 1918 года Феликс Керстен поступает в только что созданную
финскую армию. Становится офицером, финским гражданином. На службе
нажил суставной ревматизм. В 1919 году оказался в военном лазарете в
Гельсингфорсе. Но нет худа без добра. Именно своей болезни, пребыванию
в госпитале Керстен обязан практически своей профессиональной
карьерой. Скучая в лазарете, он вспоминает свои прежние попытки
массажа, уроки и практические навыки своей матери ("у нее была легкая
рука"). Сам он начинает массажировать и весьма успешно своих товарищей
по палате.

Он изучает медицину в высшей школе сначала в Хельсинки, а в 1922 -26
гг. в Берлине, где массажная терапия тогда процветала. Здесь
становится ассистентом мануального терапевта китайца Ко. Это
знакомство стало поворотным моментом в жизни молодого прибалта. Его
твердые, широкие ладони, короткие, сильные пальцы, казалось, самой
природой созданы для
массажа. Керстен жадно впитывает приемы своего учителя, уходящие в
глубокую древность.

Его пальцы, как он сам говорил, почти произвольно, "на второй степени
транса", которому он научился у доктора Ко, находили, нащупывали
именно те места в организме, что стали причиной болезни.

В конце концов он мог посредством массажа нейтрализовать любые
источники боли. Ему, как он сам говорил, не обязательно было изучать
анатомию, поскольку, концентрируясь, "видел" светлые нервные волокна
закрытыми глазами. Ему казалось необходимым избегать употребления
алкоголя, табака. От своих пациентов, которые порой при массаже
выводили
его из себя постоянной болтовней, он требует, дабы сохранить состояние
транса, полной тишины, подчинения его воле, и, в конечном счете,
добивается поразительных лечебных результатов. В 1925 году доктор Ко
возвращается в Китай, оставив в наследство
Керстену своих пациентов. Еще недавно зарабатывая себе на жизнь мытьем
посуды, Керстен
становится известным в Европе мануальным терапевтом. У него своя
практика не только в Берлине, но и в Гааге, Риме, в Париже.

Среди его первых пациентов был бывший герцог Адольф Фридрих
Меклебургский, а тот порекомендовал его своему брату Генриху,
принцу-консорту мужу голландской королевы. Потом он стал постоянным
врачом королевы, и с 1928 года жил при голландском дворе. Оставался
там до 1940 года и, кроме высокой репутации в Голландии, приобрел
международную известность.
С помощью своих высокопоставленных пациентов Керстен в 1934 г. купил
имение Харцвальде под Берлином. В 1937 г. он женился на Иргарт
Нойшефер дочери силезского главного лесничего. От этого брака у него
было три сына.
Мануальный терапевт без диплома отныне становится всеевропейской
знаменитостью.

Г.Петерсен:
"Гиммлер в это время страдал сильными желудочными судорогами, с
которыми не могли справиться другие врачи. В марте 1939 года Гиммлер
впервые обследовался у Керстена. И тот смог ему помочь. Гиммлер
принадлежал уже к другому кругу, нежели все его предыдущие пациенты.
Теперь Феликс, совершенно аполитичный человек, попадает в водоворот
большой политики.
Теперь он может свою одаренность использовать в гуманитарных целях. С
1943 года его деятельность определялась такими влиятельными
политическими силами, как Еврейский мировой конгресс и шведское
правительство, которые охотно приняли его услуги. Вовлеченный в самую
гущу событий, Керстен смог оказать существенное влияние на их ход".

"Спасающие руки"
Гиммлер, своими приказами обрекающий на жесточайшие пытки и
невероятные муки тысячи, миллионы людей, сам "был очень чувствительным
к болевым приступам. Боли доводили его почти до состояния
невменяемости. И Керстен оказал на него редкое и ни с чем не сравнимое
влияние" (из биографии).
Г.Петерсен:
"Между Керстеном и Гиммлером развились такие своеобразные отношения
врача и пациента, которые с медицинской и психологической точки зрения
можно считать, пожалуй, идеальными. Эти человеческие, близкие
отношения и предоставили "магическому Будде", как называл его Гиммлер,
возможность использовать свое влияние, причем очень широкую
возможность, которую позже использовали и другие.
Так, Керстен добился освобождения из заключения венского бургомистра
Зейца, а также ректора университета Осло профессора Сейта, по просьбе
норвежского епископа он заступается за тогдашнего духовника Штельтера,
который позже стал премьер-министром Шлезвиг-Гольштейна. Последнего
он, благодаря своему влиянию, буквально вырвал из-под виселицы. Сеть
его связей становится все более широкой. При общении с гауляйтером
Крейзером в Познани, которого он обследует по желанию Гиммлера,
Керстен сохраняет свою позицию "неблагодарного и сдержанно
относящегося к национал-социализму прибалта".

Из биографии.
В мае 1940 года Гиммлер запретил Керстену возвратиться в
оккупированную Голландию. Личный врач стал еще и личным узником
Гиммлера. Керстен на три года переселился в свое имение Харцвальде.
Только в 1943 году ему удалось переехать в Швецию. Оттуда он продолжал
лечение Гиммлера, к которому время от времени приезжал.

Г.Петерсен:
"Используя свои связи с СС, Керстен передавал послания, посылки,
пакеты от шведского королевского дома частному узнику Риббентропа
королю Бельгии Леопольду, а также с помощью настойчивых просьб вырвал
у Гиммлера согласие на освобождение большой части узников из тех,
которые были названы в записке генерала де Голля, предоставленной в
шведское Министерство внешних связей. Эти узники принадлежали к
европейской элите и дворянству".
Из биографии.
По свидетельству Голландского Королевского института военной истории,
который три года изучал дело Керстена, личный врач Гиммлера спас
880.000 людей в концентрационных лагерях. Среди них примерно 63.000
евреев. Он воспрепятствовал приказу фюрера, согласно которому
заключенные при наступлении противника должны быть уничтожены, а
лагеря взорваны.
Керстен добился бойкотирования этого приказа. Еще 22 тысячи людей были
освобождены и переправлены в Швецию и Швейцарию. Три миллиона
голландцев он спас от переселения в Польшу. Города Даньгааг и
укрепление Крингендаль, а также Аксенштайн в Цундер-Зее спас
от запланированного уничтожения снарядами "Фау-2". Он также спас
Голландию от угрозы голода, поскольку добился, чтобы туда были
допущены шведские корабли с родовольствием. Предупредил голод в
Финляндии, за что финское правительство наградило его званием и
титулом медицинского советника, а также Крестом Командора и орденом
"Белая Роза".

Кроме того, Крестен был награжден Большим Крестом, который вручил ему
лично принц Бернард. Два раза он спасал голландские сокровища
искусства от вывоза в Германию.
Что успел сделать этот удивительный человек со "спасающими руками"?

Петерсен пишет о трех акциях на основе данных голландской следственной
комиссии. Спасение голландского народа от депортации в Польшу (именно
эта опасность угрожала голландцам). Керстен приложил все силы к тому,
чтобы отговорить Гиммлера воплотить в жизнь этот план, "мотивируя это
вредом для его здоровья".
Подтверждается и тот факт, что Керстен часто советовался со шведским
министром иностранных дел Гюнтером об освобождении определенных
контингентов узников концентрационных лагерей, а также о
многочисленных единичных акциях гуманитарного толка. Все эти планы
были обсуждены с Гиммлером. Этот факт сам Гюнтер неоднократно
подтверждает. По поручению Гюнтера Керстен пять раз приезжал в 44-м и
в 45-м годах в тогдашнюю штаб-квартиру Гиммлера. После того как
Керстен осенью 1943 г. переселился в Стокгольм, имея финский служебный
паспорт, он поддерживал постоянную связь с Гиммлером по прямому
телефону.

Из мемуаров Шелленберга известно, что Гиммлер уже в конце 1942 года, а
более активно после разгрома гитлеровских войск под Сталинградом стал
готовить собственные переговоры по перемирию. При этом большую роль
сыграло посредничество Швеции.
Финский медицинский советник в Стокгольме мог пригодиться как
посредник, стоящий вне подозрений. Во всяком случае Керстен всегда
имел возможность из своей стокгольмской квартиры говорить с Гиммлером
по тайной телефонной линии или же Гиммлер говорил с ним.
"Двух акций Керстена, о которых свидетельствуют показания очевидцев,
многие из которых еще живы, замечает Петерсен, уже было бы достаточно,
чтобы обеспечить ему место в истории". После двухлетних усилий ему
удалось удивительное, а именно освободить семерых шведских инженеров,
которые были приговорены к пожизненному заключению в Варшаве по
обвинению в шпионаже против Третьего рейха. Керстен буквально
"вымассировал" их на животе Гиммлера. Они были помилованы и уехали в
Швецию.

Вторая акция это заступничество Керстена за евреев. Еврейский мировой
конгресс признает, что Керстен спас 60.000 евреев.
Керстену удалось посредством очень сложных переговоров устроить 21
апреля 1945 года в своем имении под Берлином встречу Гиммлера с
представителем мирового еврейства. Они сидели за одним столом и
провели трехчасовые переговоры. Гамбургский эмигрант Моргерт Мазур
написал об этой встрече брошюру, которая была издана в Стокгольме. Он
пересек границу, так сказать, в багажнике Керстена на основании
удостоверения полиции безопасности, причем на границе Керстена не
контролировали.

Гиммлер прибыл с последнего дня рождения Гитлера из его берлинского
бункера. В эту ночь Гиммлер уполномочил Керстена полететь к
Эйзенхауэру с предложением мира. Керстен как врач отклонил эту
политическую акцию как находящуюся вне его компетенции. Однако он
предложил для этой миссии графа Бернадотта, племянника шведского
короля. Успешную деятельность шведской спасительной миссии обеспечили
три человека: еврей Гимель Шторх, который был коммерсантом в
Стокгольме и представлял Еврейский мировой конгресс в Скандинавии;
представитель Дрезденского банка в Скандинавии Оттокар фон Книеле, сын
бывшего ректора политехнического института в Риге; и, наконец, Феликс
Керстен, без которого встреча с Гиммлером была бы невозможной.

Голландский принц-консорт и шведский министр иностранных дел, ведущие
политики и экономисты, а также Риббентроп и Лей были пациентами
Керстена все они знали этого мануального терапевта, и это была именно
та личность, которая могла играть совершенно на других струнах и
использовать другие методы, чем те, которые использовали прежде все
эмиссары в Стокгольме в деле спасения евреев.
Шторх сейчас же подхватил инициативу: "Мы решили попробовать все. Мы
должны испытать все". Сообщив Еврейскому мировому конгрессу в
Нью-Йорке об этом новом контакте, надежность которого гарантировалась
только тем, что еврей Шторх лично доверял немцу Керстену, он поставил
все на карту и скоро получил от американского госсекретаря Статиниуса
через американского посла в Стокгольме "добро" для своих проектов.
Таким образом, у Керстена уже было два поручителя: Гюнтер и Шторх. Он
также связался с еврейскими организациями, которые уже развили через
шведское Министерство иностранных дел бурную благотворительную
деятельность с посылкой медикаментов и вещей.
> Следующий этап при активном посредничестве Керстена спасение жизни их
еврейских братьев в концентрационных лагерях.

Г.Петерсен:
"Влияние Керстена на Гиммлера, который в то время не представлял себе
жизни без помощи своего мануального терапевта, неоспоримо. Как
правило, Гиммлер в стадии боли не мог психически противостоять
настойчивости своего массажиста. С другой стороны, очевидно, в особо
трудных случаях Гиммлер считал, что для успеха лечения очень важно не
допускать никаких отрицательных эмоций. Именно поэтому он готов был в
таком состоянии выслушать Керстена".

Из биографии:
"Когда Гиммлер чувствовал себя хорошо, от него ничего нельзя было
добиться. Керстен со своими просьбами и требованиями имел успех только
тогда, когда Гиммлера особенно донимали боли. Получив облегчение, он
дарил Керстену человеческие жизни. Об этом свидетельствует
словоохотливый чиновник из окружения Гиммлера, некий Распостен:
"Гиммлер сказал однажды сам: "Керстен своим массажем спасает
человеческие жизни. Одна жизнь на каждый его пас". Керстен спасал
других сам, несмотря на особое доверие к нему Гиммлера, постоянно
рискуя. У него было много завистников, врагов. Кто вы, доктор Керстен?
Этот вопрос не раз задавали себе люди из окружения Гиммлера.
Подозревали, как мы знаем теперь, не без основания: Керстен ведет
двойную игру. Были неоднократные безуспешные попытки открыть Гиммлеру
глаза на его массажиста. Из воспоминаний Керстена-младшего:
"Кальтенбруннер в своих подозрениях и ненависти зашел настолько
далеко, что подготовил покушение. Была устроена засада. Отец и его
шофер должны были быть застрелены. Один эсэсовец посоветовал моему
отцу ехать другой дорогой, и таким образом он благополучно в
назначенное время прибыл к Гиммлеру. Позже Гиммлер вызвал к себе
Кальтенбруннера и сказал ему: "Если с Керстеном что-либо случится, то
в следующие 24 часа вы будете мертвецом".
Почему имя человека, столько сделавшего для спасения людей, остается
почти неизвестным миру?В неразберихе послевоенного времени Керстен
попал под подозрение в симпатиях к национал-социализму, а также
извлекал финансовую выгоду от своих спасательных акций. Швеция
положила под сукно документы о его решающем участии в спасательной
акции Бернадотта. Угрожали выслать его в Финляндию, если вздумает
высовываться и не будет сидеть тихо. Только благодаря систематической
исследовательской работе голландских историков, выводам комиссии,
которая занималась его делом, Керстен спустя восемь лет был полностью
реабилитирован.
В 1953 году он получил, наконец, шведское гражданство, которого до
этого безуспешно добивался. Еврейский мировой конгресс и голландская
королевская семья отметили его своими наградами. И Керстен без
препятствий ведет свою практику поочередно в Стокгольме, Гааге,
Париже, в ФРГ.

По дороге из Стокгольма в Дюссельдорф с ним случился сердечный
приступ, вследствие которого 16 апреля 1960 года в возрасте 61 года он
попал в больницу в Хааме (Вестфалия). И, очевидно, там умер.
Похоронили его на тихом сельском кладбище. И в заключение портрет
Керстена, мастерски нарисованный Гербертом Петерсеном:
"Природный талант без действительного образования. Не без тщеславия,
по-крестьянски хитрый, эгоцентричный и в то же время открытый и
жизнерадостный, готовый всем помогать, брать от жизни все, что она
только могла предложить. Молчаливый, скрытный, если речь шла о чем-то
важном, и полный радостных изумительных фантазий, которыми он,
очевидно, был обязан своей "творческой натуре". Это был наивный
ребенок и в то же время человек с самыми разнообразными связями. Он
никогда не был неинтересен".
"За пятнадцать лет изучения его дела в Стокгольме, заключает Петерсен,
мы часто находились в том же положении, в котором видели себя многие
из его самых старинных и самых влиятельных пациентов, когда они уже
клялись никогда не вспоминать своего массажиста-"толстяка", каждый раз
при этом мечтая о новой встрече с ним". Еще один штрих к портрету.
После войны Керстен ведет безуспешную борьбу за спасение
приговоренного в Нюрнберге к смерти личного секретаря Гиммлера доктора
Рудольфа Брандта. Теперь уже объектами его усилий к спасению стали не
преследуемые национал-социализмом, а кроме Брандта, и другие слуги
Третьего рейха. Обращая внимание на факты проявления человечности с
их стороны в бесчеловечное время, он призывал к снисхождению.
Неустрашимый человек, он обращался к Трумену, Люциусу Клею. Кто, кроме
него, мог решиться на такое?

Он по-прежнему вне политики. Его кредо спасать человеческие жизни,
творить добро. Как тут не вспомнить Максимилиана Волошина,
коктебельского отшельника, поэта, художника, тоже аполитичного
человека, для которого самоценной была человеческая жизнь. При белых
он прятал в своем доме красного комиссара, во время красного террора
спасал белогвардейцев. И та же непосредственность, та же детскость.
Насколько мы были бы беднее без таких людей.

с интернета