Просто стихи. Хорошие и разные.

Сейчас временно дома с 1.5 по 4.5. Я уже говорил: через каждые две недели отпускают на пару дней домой (помыться и пр.).

поэт Зинаида Гиппиус

Она жила литературой, религиозными исканиями, Дмитрием Сергеевичем Мережковским. И Россией, которую (без надрыва) любила. Но ту, которая была, а не ту, которая стала. Революция 1905 года уже была не ее. Октябрьский переворот 17-го – тем более. «Грядущий хам», о пришествии которого предупреждал ее муж, грянул, причем не только полез из всех российских щелей – он пришел к власти. И уничтожил все, чему она поклонялась. Все перевернулось: бытие, быт, старая жизнь с ее поисками добра, гармонии, идеала. «Добро» пришло в кожаной куртке с наганом и ордером на обыск. К «гармонии» приводила пуля в чекистском подвале. «Идеалом» стали кровь, насилие, единомыслие.

Когда-то (в 1904) в стихотворении «Все кругом» она писала:


Страшное, грубое, липкое,
грязное,
Жестко-тупое,
всегда безобразное,
Медленно рвущее,
мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное,
низкое, тесное,
Явно довольное,
тайно-блудливое,
Плоско-смешное
и тошно-трусливое,
Вязко, болотно
и тинно застойное,
Жизни и смерти равно
недостойное,
Рабское, хамское, гнойное,
черное,
Изредка серое, в сером
упорное,
Вечно лежачее,
дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное,
злостное,
Трупно-холодное,
жалко-ничтожное,
Непереносное, ложное,
ложное!
Но жалоб не надо;
что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем,
все будет иначе.

Она ошиблась. Иначе не стало – стихи удивительно ложились на новую большевистскую действительность. Более того, действительность была пострашнее стихов. Русская воля – всегда хаос и анархия. Русский бунт беспощаден и бессмыслен, Пушкин, как всегда, был прав. Большевики сняли все табу, разбудили самые темные, дремлющие в человеке инстинкты. Она в отличие от Блока не услышала «ни музыки революции», ни музыки в революции. Кроме того, она никогда не была «хористкой» – не пела ни «в хоре», ни «с хором». Она всегда была – голосом из хора, голосом вне хора, отличным от других, поэтому всегда слышимым, поэтому явственно различаемым на фоне других. Она была индивидуальностью, и ей было не по пути с массой. И все, что творилось в послеоктябрьской жизни (не жизни – хаосе) – ей было не по нутру. И поэтому она не хотела быть с теми, кто умертвил февральскую Россию. Не говоря уже – заодно. Вопрос: со свободой, но без России был решен в пользу свободы – они начали готовиться к отъезду. Туда, где не было большевиков. Туда, где не ограничивали свободу думать, свободу говорить, свободу писать. Туда, где у них была своя квартира. Мережковские тайно собирались в Париж.

Это моя любимая поэтесса.

Любовь уходит незаметно,
Она бездейственно не ждет.
Скользит, скользит... И было б тщетно
Ее задерживать отход.

Не бойся этого скольженья,
Ты так легко ослепнешь вновь,
Что позабудешь и прозренья,
И слово самое любовь.

Зинаида Гиппиус

Грустная улыбка



А я не голливудская актриса,

И я красиво плакать не умею,

И в стрелочки слипаются ресницы,

И вид такой, как будто я болею...

Кто я такая? И зачем Вы рядом?

Я потеряла курс... Куда мне плыть?..

А Вы по мне пустым и скучным взглядом...

И Вас скорее хочется забыть...

Я Вас, увы, достаточно узнала,

Чтобы признать как глупую ошибку.

Я завернусь по плечи в одеяло

И подарю Вам грустную улыбку...

Юдифь пишет:Грустная улыбка

Юдифь, а кто автор этих грустных стихов с улыбкой?

А Вы по мне пустым и скучным взглядом...

И Вас скорее хочется забыть...

Когда же ты так успела устать от жизни. Ведь жизнь безгранична.

Бездетная
Как бы хотелось мне сына иметь!
Был бы кудрявый он, умный малыш.
За руку шел бы тихонько со мной
На сад поглядеть.
Мальчик
Мой.
Звала б его Ури, Ури родной.
Звук этот ясен, и чист, и высок –
Луч золотой,
Мой смуглый сынок,
Ури ты
Мой.
Еще буду роптать, как роптала Рахель, наша мать.
Еще буду молиться, как Хана молилась в Шило.
Еще буду я ждать
Его.

Это стихи знаменитой поэтессы Рахель.
Поэзия Рахели уместилась в три небольших сборника: «ספיח», т.е. «Обсевок» (1927; название, кстати, заимствованное у Бялика), «מנגד», т.е. «С той стороны» (1930), и посмертно вышедший «Нево» (1931). Как мы помним, с горы Нево Моисей смотрел на Землю Обетованную, в которую ему не суждено было войти.

Боже мой, да кто оглянет,
Мною вновь написанной строку.
Да и так ли уж всё это надо.
Ведь я всех в неведанность влеку.

Ктось испытанной рукой лукавой
Вновь меня от истинности уведёт.
Но ведь так ли это небывало,
Вновь нырнуть, куда, в небытие?!

Не стесняйся, пьяница, носа своего,
он ведь с нашим знаменем цвета одного
Игорь Губерман.
===============
Живя в загадочной отчизне
из ночи в день десятки лет,
мы пьем за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.

Родившись в сумрачное время,
гляжу вперед не дальше дня;
живу беспечно, как в гареме,
где завтра выебут меня.

Когда поднимается рюмка,
любая печаль и напасть
спадает быстрее, чем юбка
с девицы, спешащей упасть.

Какая, к черту, простокваша,
когда живем всего лишь раз,
и небосвод — пустая чаша
всего испитого до нас.

Напрасно врач бранит бутыль,
в ней нет ни пагубы, ни скверны,
а есть и крылья, и костыль,
и собутыльник самый верный.

Понять без главного нельзя
твоей сплоченности, Россия:
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.

Налей нам, друг! Уже готовы
стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,
и наши будущие вдовы
охотно с нами веселятся.

Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько.
чтобы страдать о нашем *нецензурная брань*.

Не тяжелы ни будней пытки,
ни суета окрестной сволочи,
пока на свете есть напитки
и сладострастье книжной горечи.

Как мы гуляем наповал!
И пир вершится повсеместный.
Так Рим когда-то ликовал,
и рос Атилла, гунн безвестный.

Чтоб дети зря себя не тратили
ни на мечты, ни на попытки,
из всех сосцов отчизны-матери
сочатся крепкие напитки.

Не будь на то Господня воля,
мы б не узнали алкоголя;
а значит, пьянство не порок,
а высшей благости урок.

Известно даже недоумку,
как можно духом воспарить:
за миг до супа выпить рюмку,
а вслед за супом — повторить.

Когда, замкнув теченье лет,
наступит Страшный суд,
на нем предстанет мой скелет,
держа пивной сосуд.

Вон опять идет ко мне приятель
и несет холодное вино;
время, кое мы роскошно тратим,
деньги, коих нету все равно.

Да, да, я был рожден в сорочке,
отлично помню я ее;
но вырос и, дойдя до точки,
пропил заветное белье.

Нам жить и чувствовать дано,
искать дорогу в Божье царство,
и пить прозрачное вино —
от жизни лучшее лекарство.

Не верь тому, кто говорит,
что пьянство — это враг;
он или глупый инвалид,
или больной дурак.

Весь путь наш — это
времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.

Я многому научен стариками,
которые все трезво понимают
и вялыми венозными руками
спокойно свои рюмки поднимают.

Седеет волос моих грива,
краснеют припухлости носа,
и рот ухмыляется криво
ногам, ковыляющим косо.

Пока скользит моя ладья
среди пожара и потопа,
всем инструментам бытия
я предпочел перо и штопор.

Познавши вкус покоя и скитаний,
постиг я, в чем опора и основа:
любая чаша наших испытаний
легчает при долитии спиртного.

Наслаждаясь воздержанием,
жду, чтоб вечность протекла,
осязая с обожанием
плоть питейного стекла.

Мы пьем и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае полечим,
а трезвость иссушает наши души.

На дне стаканов, мной опустошенных,
и рюмок, наливавшихся девицам,
такая тьма вопросов разрешенных,
что время отдохнуть и похмелиться.

Вчера ко мне солидность постучалась.
Она по седине меня нашла,
но я читал Рабле и выпил малость,
и вновь она обиженно ушла.

Аскет, отшельник, дервиш, стоик —
наверно, правы, не сужу;
но тем, что пью вино густое,
я столь же Господу служу.

Любых религий чужды мне наряды,
но правлю и с охотой и подряд
я все религиозные обряды.
где выпивка зачислена в обряд.

Людей великих изваяния
печально светятся во мраке,
когда издержки возлияния
у их подножий льют гуляки.

Какое счастье — рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку как еврей,
в субботу после бани пью как русский.

Паскаль бы многое постиг,
увидь он и услышь,
как пьяный мыслящий тростник
поет «шумел камыш».

Нет, я не знал забавы лучшей,
чем жечь табак, чуть захмелев,
меж королевствующих сучек
и ссучившихся королев.

Снова я вчера напился в стельку,
нету силы воли никакой;
Бог ее мне кинул в колыбельку
дрогнувшей похмельною рукой.

А страшно подумать, что век погодя,
свой дух освежив просвещением,
Россия, в субботу из бани придя,
кефир будет пить с отвращением.

Когда друзья к бутылкам сели,
застрять в делах — такая мука,
что я лечу к заветной цели,
как штопор, пущенный из лука.

Где-то в небе, для азарта
захмелясь из общей чаши,
Бог и черт играют в карты,
ставя на кон судьбы наши.

Однажды летом в январе
слона увидел я в ведре,
слон закурил, пустив дымок,
и мне сказал: не пей, сынок.

"Эачем добро хранить в копилке?
Ведь после смерти жизни нет", —
сказал мудрец пустой бутылке,
продав ученым свой скелет.

К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьем ее до нитки,
но врагу в обиду не дадим.

Я к дамам, одряхлев, не охладел,
я просто их оставил на потом:
кого на этом свете не успел,
надеюсь я познать уже на том.

Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне все же поднесут опохмелиться.

Сказочка

Бабья сущность... Ты знаешь, как это?

Атрибутами - конь с избою?

Если сразу не сдашь экзамен -

то отчислена ты судьбою

из журнально-шаблонно-вечного

мира женщин - наивных, слабых,

принца ждущих всю жизнь доверчиво...

Что с них взять-то? Простые бабы.

Говоришь - быть такою хочется?

Изб горящих достали двери?

Ухмыляется одиночество

бизнес-планом твоей карьеры.

Эталонное счастье - штампами

в сериально-рекламных шоу,

заменяется солнце - лампами,

вместо рыцаря в моде клоун.

Клоун - с поступью супермачевой

и с экранно-дирольным "чизом".

Это в детстве не тонут мячики -

в мире взрослых свои сюрпризы.

Тонет все - нет кругов спасательных.

Чип и Дейл не спешат на помощь.

Надоело - самостоятельной.

Как быть слабою - разве вспомнишь?

И бравируешь с обреченностью

сильной женщины модной маской.

А так хочется защищенности

и любви. Вот такая сказка.

Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.

Это стихи поэтессы серебрянного века Зинаиды Гиппиус

Память.

Мы есть, пока нас помнят.

Правильно, хоть банально.

Видится небоскребом

мне почему-то память.

Где-то на двадцать пятом,

или на двадцать третьем

в пыльном лежит чулане

память о нашей встрече.

Вот, этажом повыше -

взгляды, улыбки, жесты

Спрятаны в тесной нише

прошлого. Бесполезно

их протирать от пыли.

Так почему же помню

все эти жили-были?

Сто этажей... Огромный

дом. Мне забыть бы надо.

Доски достала сдуру -

наглухо. И оградку.

Глупая авантюра...

Горечь пустых комнат.

Разве забыть - легче?

Мы есть, пока нас помнят?

Значит, тебе жить - вечно.

Как жаль, что я раньше не читал. Каюсь, каюсь,.каюсь...

Волчья охота

Лёгкая… высокая… изящная…
В простеньком – капкан для дураков,
Кто бы знал, что это настоящая
Девочка из племени волков?
Смотрит – улыбается, курносая,
А в глазищах ночь не по годам…
Не играй со мной, рыжеволосая –
Старый волк тебе не по зубам!
Цокот каблучков свернёт на улочку,
Оглянулась – взят ли мною след?
Сколько их, попавшихся на удочку,
В списке твоих мстительных побед?
Снова город тонет в полнолунии,
Чем сильней любовь – сильнее крик,
Да в весенне - приторном безумии
Я и сам охотиться привык.
Будет близким тёплое дыхание,
Запах губ опять сведёт с ума…
Но любви заветное признание
В этот раз прошепчешь ты сама.
Будет взгляд внимательно-растерянный –
Что случилось? Где в охоте сбой?
Просто я, не раз любовью стрелянный,
Сам давно охочусь за тобой.
По привычке целишься в венозную,
Чтобы боль и кровь по капле пить,
Но тебя, послушно-не-стервозную,
Я смогу чуть раньше приручить.
Ты не знала, как это случается? –
Сердце из холодного стекла
Как цветок в ладонях раскрывается,
В тех, что и подумать не могла!
Падаешь в объятия бездонности,
К суженому – бабочкой на свет…
Где-то есть лекарство от влюблённости,
А вот от любви лекарства нет.
Может быть, другой и не поверится,
(Впрочем, мне другая ни к чему)
Но тебе захочется довериться
Только мне, и больше никому.
Просто кровь у нас с тобой звериная,
Волчий взгляд, и, в общем, волчья суть,
Вот и получается, любимая,
Что судьбу тебе не обмануть.
Всё ещё желание царапаться?
Отпускаю – хочешь, убегай…
А в ответ: дай в сердце твоём спрятаться.
Никому меня не отдавай.

Где же ты, пленительная,
В плен никем не взятая?

Неотправленные письма...

Неотправленные письма –

чьи-то чувства, чьи-то мысли.

Тонкой вязью нервных строчек

Между «да» и «нет» зависли.


Не увидеть адресату

Писем этих. И не надо

Уверять, что ждет, что помнит

Все, чем дорожил когда-то.


Неотправленные письма –

Нет в них никакого смысла.

Просто прошлого мгновенья,

Просто отблеск чьей-то жизни.

Да не ждёт он, и не верит.
Ведь ему не надо это.

Любви не боялась ты...


Любви не боялась ты, сердцем созревшая рано:
Поверила ей, отдалась — и грустишь одиноко...
О бедная жертва неволи, страстей и обмана,
Порви ты их грязную сеть и не бойся упрека!
Людские упреки — фальшивая совесть людская...
Не плачь, не горюй, проясни отуманенный взор твой!
Ведь я не судья, не палач,— хоть и знаю, что злая
Молва подписала — заочно, смеясь — приговор твой.
Но каждый из нас разве не был страстями обманут?
Но разве враги твои могут смеяться до гроба?
И разве друзья твою душу терзать не устанут?..
Без повода к злу у людей выдыхается злоба...
И все, что в тебе было дорого, чисто и свято,
Для любящих будет таким же священным казаться;
И щедрое сердце твое будет так же богато —
И так же ты будешь любить и, любя, улыбаться.
Яков Полонский

Я И Высоцкого люблю, И всех, кто грезил наяву.

В. Высоцкий

Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков.

И чудаки - еще такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья...

Только чувству, словно кораблю,
Долго оставаться на плаву,
Прежде чем узнать, что "я люблю",-
То же, что дышу, или живу!

И вдоволь будет странствий и скитаний,
Страна Любви - великая страна!
И с рыцарей своих для испытаний
Все строже станет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна...

Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить.
Любой ценой - и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули...

Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что, если не любил,
Значит, и не жил, и не дышал!

Но многих захлебнувшихся любовью,
Не докричишься, сколько не зови...
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибшим от невиданной любви...

Их голосам дано сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах.
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья...

Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу - и значит, я люблю!
Я люблю - и, значит, я живу!
1975

Почему я этого не читал?!

И не слушал, как он поет это?

Не слушал.